- А я смотрите что могу.
Он шагнул к "Оффенбахеру", одной рукой, как створку шкафа, отодвинул в
сторону взволнованного клиента, обтер руки о штаны и, отсчитав нужную
клавишу, старательно, безошибочно и громко отстучал собачий вальс. Каждая
нота вальса живо отражалась на округлом лице хозяина инструмента, но
прервать исполнение он не решился.
В последний раз влупив по клавишам, Толик жизнерадостно расхохотался,
после чего на лестничной клетке настала относительная тишина. Только в
нутре у "Оффенбахера", растревоженном сильными руками энтузиаста, что-то
гудело.
- Толян, - сказал пораженный Карабукин,
- что ж ты молчал?
- В армии научили, - скромно признался Толян.
- Школа жизни, - констатировал
Карабукин и повернулся к клиенту.
- Теперь ты.
...День клонился к закату. Толик лежал у стены, широко разбросав
конечности по лестничной клетке неизвестно какого этажа. За время их
мучительного путешествия по подъезду с "Оффенбахером" в полутемном столбе
лестничного пролета прозвучала значительная часть мирового классического
репертуара. Переноска инструмента сопровождалась вдохновенными докладами
клиента о жизни и творчестве лучших композиторов прошлого. Сыграно было
семнадцать прелюдий и фуг, дюжина этюдов, множество пьес и один хорошо
темперированный клавир. В районе одиннадцатого этажа Толик сделал попытку
исполнить на "бис" собачий вальс, но был пристыжен товарищем и покраснел,
что в последний раз до этого случалось с ним в трехлетнем возрасте во время
диатеза. Они волокли "Оффенбахер", страдая от жизненной драмы Модеста
Мусоргского, и приходили в себя, внимая рапсодии в стиле блюз. Полет
валькирий сменился шествием гномов, а земли все не было. Лысый. Крепкий,
как у лося, череп Толика блестел в закатном свете, сочившемся сквозь
запыленное окно. Чудовищное количество переходило в какое-то неясное
качество; казалось - череп меняет форму прямо на глазах. Напротив Толика,
привалившись к косяку и с тревогой прислушиваясь к своей развороченной
душе, сидел Карабукин.
- Это - кто? - жадно спрашивал он.
- Рахманинов, - отвечал клиент.
- Сергей Васильевич? - уточнял Карабкин.
Они стаскивали "Оффенбахер" еще на пару пролетов вниз и снова
располагались для культурного досуга.
- А можно вас попросить, Николай Игнатьевич, - сказал Карабукин как-то под
утро, - исполнить еще раз вот это...
- Суровое обычно, лицо его разгладилось, и, просветлев, он намычал мелодию.
- Вон там играли...
- И показал узловатым пальцем куда-то вверх.
- "Грезы любви"? - догадался клиент.
- Они, - сказал Карабукин, блаженно улыбнулся - и заснул под музыку. Через
минуту в полутемном пространстве раздался зычный голос проснувшегося
Толика.
- Ференц Лист! - сказал Толик. Сильно испугавшись сказанного, он озадаченно
потер лысую голову. Потом лицо его разнесло кривой улыбкой.
- Господи, твоя воля... - прошептал он.
Однажды Николай Игнатьевич съездил на лифте домой и привез оттуда к
завтраку термос чая, пакет сушек и кучу бутербродов. Он был счастлив
полноценным счастьем миссионера. Грузчики не спали. Они разговаривали.
- Все-таки, Анатолий, - говорил Карабукин, - я не могу разделить ваших
восторгов по поводу Губбайдулиной. Увольте. Может быть, я излишне
консервативен, но мелодизм, коллега! - как же без мелодизма!
- Алексей Иванович, - отвечал лысый Толик, прикладывая к шкафообразной
груди огромные ладони, - мелодизм устарел! Еще Скрябин...
Тут они заметили подошедшего клиента и внимательно на него посмотрели,
что-то вспоминая.
- Простите, что вмешиваюсь, - предложил клиент.
- Но давайте все-таки попьем чайку - и двинемся.
Грузчики переглянулись.
- Я ведь не подъемный кран, - мягко объяснился Толик, - и Алексей Иванович
тоже. Унизительно, согласитесь, тяжести на себе таскать, когда повсюду...
там, там! - он махнул рукой куда-то в заоблачную даль, - разлита
гармония... Да, наконец, и не интересно это. Вот - Малер... Хиндемит...
- Толик загадочно улыбнулся и закатил глаза.
- Я вам заплачу... - позорно забормотал клиент, шаря по карманам.
- Эх, Николай Игнатьевич, Николай Игнатьевич, - укоризненно протянул
Карабукин. - даже странно слышать от вас такое...
- Что деньги?.. - заметил лысый Толик, - Бессмертия не купишь.
Они по очереди пожали клиенту вялую руку, спросили у него адрес
консерватории и ушли. Голоса их растворились в утреннем тумане. Они
говорили о симфонизме. Клиент сел на ступеньку и минут пять нетрывно
смотрел на "Оффенбахер". Он чувствовал себя миссионером, съеденным во имя
Христа. Потом он мысленно попробовал "Оффенбахер" приподнять и мысленно
умер. Потом воля к жизни победила, клиент вызвал лифт и отправился к
магазину. Через пять минут он вернулся с тремя мужиками, которым как раз
переноски "Оффенбахера" не хватало, чтобы нахерачиться наконец вдрибадан.
Мужики впряглись в оставленные грузчиками ремни и с криком понеслись вниз.
Через пять минут, сильно постаревшие, они повалились на лестничную
площадку и начали дышать, кто чем мог.
- Слышь, хозяин, - придя в себя, заявил наконец один из вольнонаемных, -
сбацай чегонибудь.
- Ага! - поддержал другой. - Пока лежим.
- Ты это... - сказал третий и почесал голову сквозь кепку. - "Лунную
сонату" знаешь? Все трое уставились на работодателя, и он понял, что его
звездный час настал.
- А вот ... вам! - торжественно произнес хозяин "Оффенбахера". - Тащите
так!
Copyright © 1995 Совам Телепорт


1 2