! Что бы Оно ответило? Впрочем, кто они такие, чтобы спрашивать? Ничего бы Оно не ответило. Даже и не подумало бы Оно расслышать столь бестактный вопрос.
У Него теперь своя проблема: оставаться ли Ему единым и неделимым или разделиться на две вечно влюбленных Одна в Другую Половины?!

* * *
Небольшая толпа сбилась вокруг необычного и такого красивого рыночного оратора.
Дионисий, ободренный вниманием, продолжал проповедь, варьируя всё ту же простую и беспощадную мысль:
– Боги-Супруги по своему подобию создали людские семьи. Все несчастные семьи несчастливы одинаково, потому что не взяли примера с Божественных Супругов. Потому что забыли совесть. И тех, кто не имеет собственной совести, будут казнить Они по праву мировой правды.
Толпа тихо гомонила в паузах:
– Правильно говорит… Совсем мальчик, а хорошему учит… Хорошенький какой…
Однако многим присутствующим вовсе не понравилось, что явился проповедник, зовущий жить по совести. Они пока молчали, но постепенно догадывались, что у них отнимают что-то очень нужное. У них всегда оставалась в запасе надежда на доброго Бога, который всё простит – кроме разве что богохульства, но богохульничать им никогда не было никакого интереса: они пакостили здесь на Земле своим близким, конкурентам, а тем более – недругам, лгали и предавали, твердо усвоив, что достаточно льстить Богу, и всё будет хорошо, в своей безграничной любви Бог прощает грешников даже ещё охотнее, чем награждает скучных безгрешных праведников.
Преступать совесть им бывало легко и привычно, поскольку всегда можно поправить дело усердной молитвой и малой милостыней дежурным нищим. А этот нахальный мальчишка вырядился в какую-то самодельную рясу и твердит, что надо думать о какой-то совести!
Но и те, которым не нравилась внезапная проповедь, не уходили совсем – они и ждали возможного скандала, и испытывали томительную тягу к недостижимому, но все-таки мечтаемому в глубине души идеалу.
Прислонившись к ободранному дереву стоял сильно выпивший дед Дмитрич. Дед давно жил по чердакам и подвалам, выгнанный из коммунальной комнатенки собственным сыном. На чердаках жизнь лютая, в последнее время какие-то мальчишки взяли моду убивать бродяг, тренируясь на них в смертельных ударах. Бродяги насторожились, и дед теперь носил при себе днем и ночью длинный нож – «пырку». Слова о каком-то новом поделенном Боге и совести с трудом проникали в его помраченный мозг. Он слышал в них злые обвинения ему, такому жалкому и подлому. Дед Дмитрич твердо знал до сих пор, что милосердный Бог его понимает и прощает, что не он виноват в своей жалкости и подлости, а жизнь случилась такая, поломанная с самого детства. Виноваты все, кто пинал его семьдесят лет – начальство, жена, собутыльники, родные дети. А он – не виноват. И вот пришел наглый мальчишка, чтобы отнять у него милосердного Бога! Так что же гибнуть ему теперь из-за наглого мальчишки?!
Обида ударила в глупую голову деда Дмитрича так же сильно, как водка. С криком:
– Убью Иуду! – старик бросился на вещавшего синего дьявола, выхватив из сапога свою любовно заточенную пырку.
Дионисий не видел старика, Он подобно глухарю на току почти ничего не видел и не слышал, завороженный Собственными прекрасными словами.
Между диким стариком и мальчиком оставались какие-то сантиметры, когда метнулась наперерез Зоя и заслонила красавчика. Она хотела оттолкнуть психа руками, но, по слабости мозжечка, качнулась некстати – и промахнулась, руки простёрлись в воздух мимо разъяренного деда. Опрокидываясь навзничь, она падала на Дионисия – и тело её налипло на него спереди как горячий щит. Не разбирающий ничего, ослепший от страха и ярости дед всадил свой нож в нее. Потому что уже не остановить инерцию удара.
Его схватили тут же. Зоя лежала у ног Дионисия. Кровь почти не текла из раны.
– Праведница… Бог спас… – загомонила толпа снова.
Схваченный дед Дмитрич ругался и плакал одновременно, а Зоя лежала, и никто не решался дотронуться до нее в ожидании «скорой» и милиции. Нина с Натальей плакали, потрясенные сомоотвержением и величием этой девушки, к которой они, грешницы, относились свысока и даже с осуждением. А вот спасла Учителя она, а они – не спасли. Нина думала запоздало, как хорошо было бы ей умереть вот так, спасти душу и забыть боль по своей убиенной Валечке – но не смогла она, не бросилась так же мгновенно под нож, как Зоя.
Дионисий стоял не двигаясь над Зоей, распростёртой у Его ног.
– Вот праведница, – повторял Он. – вот святая душа.
Потрясен избегнутой близкой опасностью Он нисколько не был. Так и должно быть: Божественная Чета не могла не спасти Его.
Милиционер прибежал первым – свой, апраксинский, приставленный присматривать за рынком. Пощупал пульс опытной рукой, выпрямился и объявил почти что с удовлетворением:
– Всё. Готова.
Он хотя и слегка, но искренне пожалел неизвестную ему молодую, пусть и явно порочную женщину. А удовлетворение невольно проскользнуло, потому что самый факт убийства делал его роль здесь более значительной. А то шипят в спину: «Шляются менты, делать им нечего». А вот есть чего! Убивают людей – значит нужна милиция.
– Первомученица совершилась! – объявил Дионисий.
Милиционер уставился на него в недоумении:
– Ты чего? В школу надо ходить, а не по рынкам шляться в бабьей юбке!
Дионисий посмотрел прямо в глаза милиционеру – что редко удается обыкновенным гражданам – и сказал:
– Все перед Богами-Супругами в ответе.
Милиционер был в годах и ещё не перестроился, не уверовал вслед за гражданскими массами, но инструкция у него была твердая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108