Орфамэй покраснела.
– Это управляющий. Я только передаю его слова.
– Ладно. Давайте дальше.
– Потом я позвонила туда, где Оррин работал. В компанию «Кал-Вестерн».
Мне сказали, что он уволен, как и многие другие, и больше о нем ничего не известно. Тогда я пошла в почтовое отделение и спросила, не оставлял ли Оррин нового адреса. Мне ответили, что они не вправе давать никаких сведений. Я объяснила в чем дело, и тот человек сказал, что, раз я его сестра, он пойдет проверит. Пошел, проверил и сказал, что нового адреса Оррин не оставил. Тут мне стало страшновато. Мало ли что могло случиться.
– Вам не пришло на ум справиться о нем в полиции?
– Я не посмела обращаться в полицию. Оррин никогда не простил бы мне.
Он даже в лучшие минуты тяжелый человек. Наша семья... – Орфамэй замялась, в глазах ее что-то мелькнуло. – Наша семья не из тех...
– Послушайте, – устало сказал я. – Я вовсе не думаю, что он украл бумажник. Возможно, его сшибла машина, и он потерял память или же слишком плох и не в состоянии говорить.
Орфамэй спокойно посмотрела на меня.
– Случись с ним такое, мы бы узнали. У каждого в кармане есть что-то, по чему можно установить личность.
– Иногда остаются только пустые карманы.
– Вы хотите напугать меня, мистер Марлоу?
– Если и так, то получается это у меня плохо. Так что же, по-вашему, с ним могло случиться?
Орфамэй поднесла тонкий указательный палец к губам и осторожно коснулась его кончиком языка.
– Если б я знала, что думать, то, наверное, не пришла бы к вам. Сколько вы запросите, чтобы отыскать его?
Я ответил не сразу:
– Имеется в виду, что я должен отыскать его, ничего никому не говоря?
– Да. Ничего никому не говоря.
– Угу. Трудно сказать. Я назвал вам свои расценки.
Она сложила руки на краю стола и крепко стиснула их. Таких бессмысленных жестов, как у нее, мне почти никогда еще не приходилось видеть.
– Я думаю, раз вы детектив, то сможете найти его сразу же, – сказала она. – Самое большее, что я смогу израсходовать – это двадцать долларов.
Мне нужно питаться, платить за номер в отеле, покупать обратный билет на поезд, а в отелях, сами знаете, цены жутко высокие, и питаться в поезде...
– В каком отеле вы остановились?
– Я... я не хотела бы говорить этого, если можно.
– Почему?
– Не хотела бы, и все. Жутко боюсь вспыльчивости Оррина. И к тому же я всегда могу позвонить вам сама, разве не так?
– Угу. Ну а чего вы боитесь, кроме вспыльчивости Оррина, мисс Квест?
Трубка у меня погасла. Я зажег спичку и поднес к чашечке, не сводя глаз с клиентки.
– А курение не очень скверная привычка? – спросила она.
– Может быть, – ответил я. – Но за двадцать долларов я не стану от нее отказываться. И не уклоняйтесь от ответов на мои вопросы.
– Не смейте так разговаривать со мной, – вскипела Орфамэй. – Курение – скверная привычка. Мать никогда не позволяла отцу курить в доме, даже последние два года, после того, как с ним случился удар. Иногда он сидел с пустой трубкой во рту. Матери это очень не нравилось. У нас были большие долги, и мать говорила, что не может давать ему деньги на такую бессмысленную вещь, как табак. Церковь нуждалась в этих деньгах гораздо больше, чем он.
– Кажется, начинаю понимать, – протянул я. – В такой семье, как ваша, кто-то непременно должен быть черной овцой.
Орфамэй вскочила, прижав к телу свою нелепую сумочку.
– Вы мне не нравитесь. Видимо, я не стану вас нанимать. А если вы намекаете, будто Оррин совершил что-то нехорошее, могу вас уверить, что черная овца в нашей семье – вовсе не он.
Я даже глазом не моргнул. Орфамэй развернулась, промаршировала к двери, взялась за ручку, потом повернулась снова, промаршировала обратно и вдруг расплакалась. Реагировал я на это так же, как чучело рыбы на блесну.
Орфамэй достала платочек и легонько коснулась им уголков глаз.
– А теперь вы, небось, позвоните в п-полицию, – протянула она дрожащим голосом. – В редакциях манхэттенских г-газет все станет известно, и они н-напечатают о нас что-нибудь отвратительное.
– Вы ничего подобного не думаете. Перестаньте играть на жалости.
Покажите-ка лучше фотографию брата.
Орфамэй торопливо спрятала платочек, достала что-то из сумочки и протянула через стол мне. Оказалось – это конверт. Тонкий, но там вполне могла уместиться парочка фотографий. Заглядывать внутрь я не стал.
– Опишите его, – сказал я.
Орфамэй задумалась. Это дало ей возможность привести в движение свои брови.
– В марте ему исполнилось двадцать восемь. У него светло-каштановые волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза – тоже посветлее моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил светлые усики, но мать заставила сбрить их. Сказала...
– Можете не продолжать. Они потребовались священнику для набивки подушечки.
– Не смейте говорить так о моей матери, – взвизгнула Орфамэй, побледнев от ярости.
– Оставьте. Я вас не знаю. Но корчить из себя пасхальную лилию не стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы: родинки, шрамы или вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть вовсе не обязательно.
– Незачем кричать на меня. Что же вы не смотрите фотографии?
– Потому что снят он, скорее всего, одетым. В конце концов, вы его сестра. Вы должны знать.
– Нету, – выдавила она. – Только маленький шрамик на левой руке – ему удаляли жировик.
– Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он не курит, не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?
– Как... откуда вы узнали это?
– От вашей матери.
Орфамэй улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11