- Нет, это какая-то одежда, пусть и восхитительная, но не для прогулок. Для ночи любви, - да. - Как вы сказали? Для ночи любви? А вы знаете, что это такое? Доктор опять откашливается и говорит с улыбкой: - Пока отложим этот разговор. Я выйду. Да, к сведению, ждать я не люблю даю вам десять минут... - Но как же я, как же... без горничной? - Уж как-нибудь. Он вышел за дверь и постоял минут семь, не больше, в узком коридорчике, рассеянно прислушиваясь к тому, что за дверью. В узкое, пропыленное окошко коридорчика был виден загроможденный рухлядью заводской двор. Белобрысая девчонка гонялась за петухом. И откуда здесь петух? (Действительно, откуда? В голову Дорику все лезли какие-то дачные детские воспоминания.) Нетерпеливо толкнулся в дверь, даже забыв постучаться. Она чуть вскрикнула и залилась краской, что было видно даже в сумраке зашторенной спальни. Он подумал, что действует правильно, - нужно пробудить в ней забытые уже чувства: стыд, любопытство, интерес к мужчине. - Вы рано... тут пуговицы сзади. Без горничной не могу. - Давайте. Я же доктор. Но, помогая застегнуть пуговицы, все же отметил светлый пушок вдоль спины, низко спускающуюся по шее косицу волос под мальчишеской стрижкой, сладко-пряный запах духов, не совсем даже девический, скорее женский. Кофточка была светлых тонов, а юбка длинной, темной и узкой. Похожа на гимназистку, но какую-то "слинявшую", словно на слабо проявленной фотографии. - Не нравлюсь, да? - Да я вас и не рассмотрел еще. Тут так темно. А почему нет зеркала? - Зеркала? С таким удивлением, будто и не женщина вовсе, не молодая девушка. - Идти сможете? Или вас в каталке возят? Секунду ему казалось, что она хлопнет его по физиономии, но она коротко, со всхлипом, рассмеялась. - Пока, кажется, хожу. Но давно не прогуливалась. Он крепко ухватил ее под локоть, и они спустились по узкой каменной лестнице со второго этажа в громадную залу с уродливыми колоннами, невпопад заставленную дорогой мебелью из карельской березы, пересекли ее и снова спустились по каменной лестнице, - но теперь уже широкой и пологой, во двор.
Во всем этом для Петра Андреевича была своя новизна, и даже некоторая прелесть. Так сложилось, что женщин из "порядочных семейств" в общении он избегал, а довольствовался теми - как "материалист" и "реалист", - кому можно было заплатить, а уж спасать их или не спасать, - это как придется. (Дорик опять вспомнил своего любимца - гения, который предрекал счастье лишь такому мужчине, который готов был вступать в сношения с матерью и сестрой, то есть женщинами не только кровно, но и духовно близкими.) Наш доктор до этой стадии еще не дошел - роман "Ада, или страсть" будет написан в другое время и другим писателем, - ему казалось, что его страстность, его физическое естество испугают любую порядочную женщину, к тому же эти "порядочные" были такими актерками, так хитро себя подавали, так пошло кокетничали, что проще было обходить их стороной. Он их лечил, прописывал лекарства, ставил диагнозы, со стороны наблюдая - но именно со стороны, почти никогда не стараясь приблизиться, да и дамы своей неестественностью отнюдь не способствовали проявлению его интереса... Его подопечная была так слаба и легка, что на продуваемом ветром дворе ее шатало. При дневном свете ее бледность, бескровные щеки и губы, остренькое худое лицо - стали заметнее, и она ему действительно мало понравилась. Но что-то такое было в сухой, ломкой полетности ее фигуры, во взмахе рук, небрежно поправляющих густые темные пряди надо лбом, в удивленно-наив- ном почему-то всегда удивленном и наивном, обращенном на него взгляде... Дошли до флигеля. - Боже, как здесь хорошо! Смешно было слышать этот возглас из уст хозяйской дочери, наследницы, которая точно впервые видела то, что ей принадлежало. - Тут и цветы есть - смотрите: ромашки! Колокольчики! Васильки! Вокруг флигеля в самом деле был островок зелени с несколькими липами, лужайкой, заросшей нескошенной травой, скамейкой под деревом. - Здесь раньше жили гости. Но когда я заболела... Она не закончила фразы, но было понятно, что со времени ее болезни никаких гостей у Нагелей уже не было. Вошли во флигель. Ее пошатывало, и Петр Андреевич крепко сжимал ей локоть, возможно, даже чересчур крепко, но она не жаловалась. - И здесь как хорошо! Опять с такой интонацией, будто видит впервые. Доктор помалкивал, но и ему, в особенности в сравнении с большим каменным домом, понравилась уютная простота нескольких небольших комнат внизу и наверху, светлая застекленная веранда на первом этаже, заменяющая столовую, бревенчатые, выкрашенные "под дерево" полы, слабо поскрипывающие под ногами. - Я тоже хочу! - Это уже третье или четвертое ваше желание? Впрочем, раньше были "нежелания". Так чего же вы наконец захотели? - Хочу здесь поселиться. Только без всяких горничных! Без никого! Я буду жить внизу, а вы наверху. И если мне будет плохо, ну, как-нибудь не так, - я буду вас звать. - Неудобно. - А умереть в двадцать семь удобно? - Нужно бы какую-нибудь горничную подселить. Вы вон сами и кофточку застегнуть не можете. - Не нужно. Эти Дуняши и Глаши мне осточертели. Вы доктор, а не мужчина. Вгляделась в него внимательно и с жалкой улыбкой коснулась ладонью его руки.
- Простите, я не так выразилась, но... Мне сегодня впервые за несколько лет чего-то очень захотелось. - Пожить без горничной, - скажите, какая мечта! Но ее детский жест и детское желание оказаться во флигеле под его защитой тронули Петра Андреевича. Он "порядочных" женщин потому и избегал, что не любил притворства, каких-то вечных игр, в основе которых или холодный расчет, или пустая взбалмошность. Эта была проста и наивна, как ребенок, и, вероятно, "сексуально" (как с недавних пор стали писать в медицинских журналах) не опытна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9