Я не ответил ему, Сверрир тоже, по-моему, я перекрестился, Сверрир, наверное, тоже. Мы расстались с Гаутом.
Он крикнул нам вслед:
— Не забывайте, люди должны прощать своих обидчиков, если хотят, чтобы Господь простил их самих!..
Его громкий, хриплый голос прокатился по кладбищу среди могил, Гаут скрылся, но голос его еще дрожал в светлом воздухе. Потом мы ушли.
Мы не спеша возвращались в тесное жилище, где жили ученики школы, но подойдя к нему, не смогли заставить себя войти внутрь и пошли дальше. Из Киркьювога, в гору… Было полнолуние, за нами шла овца, она переливалась, словно кусок белого шелка.
Сверрир сказал:
— Если Сигурд из Сальтнеса простит своих обидчиков, он не обретет мира, нельзя обрести в душе мир, склонив голову перед ярлом Эрлингом. Однако люди должны жить. И жить с миром в душе.
Он выразил это гораздо короче, мне пришлось прибавить свои слова, чтобы понять, что он имел в виду. Понял я также, что Сигурд и Гаут уже выбрали каждый свой путь. И оба пути были не из легких. В ту ночь мы так и не легли спать. Мы стояли на горе над Киркьювогом и смотрели, как с первым проблеском дня два корабля сборщика дани вышли на веслах в море. На борту были и тот, кто хотел простить, и тот, кто не мог этого сделать, и заложник, которого насильно увезли из дома.
Сверрир сказал:
— У меня есть, что сказать оркнейскому ярлу, но может ли безвестный ученик священника говорить с ярлом?
Я сразу понял, что Сверрир из Киркьюбё мог бы легко этого добиться. Он мог бы сказать, что у него есть для ярла сообщение от епископа Хрои, который, разумеется, не передавал с нами для ярла никаких сообщений.
Но что он хотел сообщить ярлу и зачем? Слова Гаута о прощении или гордые слова Сигурда о недовольстве, царящем среди норвежцев в Трёндалёге? Будущий священник Сверрир еще не знал, что он скажет. Но хотел пойти к ярлу.
Йомфру Кристин, наши сердца были лишены таланта прощать.
***
Теперь я думаю, что Сверрир не знал, что он скажет ярлу, если ему будет оказана милость и ярл примет его. Но понимаю, что молодой Сверрир страстно хотел встретить этого самого могущественного на островах человека, увидеть его лицом к лицу, обменяться словами. Он хотел ощутить величие этой встречи и сказать что-нибудь, что поразит ярла, останется с ним и будет тревожить его, когда Сверрир уже уйдет. Но что он собирался сказать? Слова прощения или непрощения, слова Гаута или слова Сигурда?
Шли дни, а мы все не могли найти подходящего предлога, чтобы просить ярла Харальда поговорить с нами. Но тут старый епископ Вильяльм тяжело занемог и слег в постель. На островах он, единственный, был близок Богу своей мудростью и своей порядочностью. Когда-то епископ был лихим воином — шестерых людей он лишил жизни и семерым дал жизнь. Однако ходили слухи, что, когда дело касалось сердечной боли и душевных страданий, епископ проявлял слабость.
Говорили, что когда сборщик дани Карл уехал и перед епископом выставили серебряные чаши, оставшиеся в усадьбе, его пришлось поддерживать ремнями, скрыв их под облачением, чтобы он не рухнул на колени не вовремя. Другая же лживая сага, любимая людьми, рассказывала, что после того, как сборщик дани Карл увез епископское серебро, епископ так ослабел, что двум молодым каноникам с крепкими зубами, сыновьям местного кузнеца, приходилось разжевывать для него пищу. И все-таки у епископа не хватило сил это пережить.
В тот день, когда по Киркьювогу прошел слух, что епископ занемог, Сверрир сказал:
— Если помнишь, Аудун, мы с тобой должны передать больному епископу Вильяльму сообщение от нашего епископа Хрои. Но можем ли мы, молодые и недостойные, явиться к нему в покои, когда он лежит на смертном одре, страшась вечных мук и подводя честный итог своей смиренной жизни? Наверное, будет лучше, если мы обратимся к ярлу и попросим его выслушать сообщение, которое, на взгляд молодых и неискушенных людей, имеет большое значение и для наших островов и для Оркнейских?
Он говорил хорошо, я молчал, — в тот же день он пошел к писцу ярла, молодому тонкогубому священнику, этот тощий пес был готов всадить зубы не только в жалкую кошку. Священник не мог ничего обещать ему.
Вечером епископ Вильяльм умер.
Добрый старый епископ и при других обстоятельствах был бы погребен с большими почестями. Однако, мне кажется, не с такими, каких он удостоился тогда. Я часто думал, йомфру Кристин, — прости, мне не хочется досаждать тебе своими нечистыми мыслями, — что время и обстоятельства, при которых человек умер, имеют большое значение для тех почестей, какие оказываются ему при погребении. Епископа Вильяльма отправили прямо в царство небесное, при чем с такой поспешностью, что холод смерти не успел сковать его старую тленную оболочку. Он был еще на пороге, отделяющем жизнь от смерти, когда его, словно серебряную монету, уже вложили в руку Господа Бога. А на какие весы Всемогущий потом бросил эту монету, этого мы уже не узнаем.
Был в Киркьювоге один человек, который обладал талантом, присущим самому дьяволу. Это был ярл. Он хотел, чтобы жители островов забыли норвежцев и нанесенное ими оскорбление. Большая радость охватила жителей Киркьювога, когда они узнали, что поминки по епископу будут длится три дня и три ночи. В трактирах расхватывали горячительные напитки, и у порогов продажных женщин, живших в маленьких каморках на чердаках, стояла очередь молодых охваченных горем людей. Ярл вернул себе часть былого уважения, утраченного им оттого, что ему пришлось уступить сборщику дани из Норвегии.
Однако, йомфру Кристин, был в Киркьювоге еще один человек, обладавший талантом, присущим самому дьяволу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82