Видно, со времен блендовской распутницы бабы этого рода основательно наружностью сдали.
Когда мы с панной Доминикой о хозяйстве речь вели и много я дивилась ее рассудительности и умению, сказала она напоследок, что знает о завещании благодетельницы своей пани Заворской. Все на меня перейдет, ей же никакого наследства не может быть оставлено, причина того ей известна, более о том судить не станет, и я ни единого слова больше не услышу.
Бабка же о своих драгоценностях мне одной поведала, да и то не до конца. Все мы под Богом ходим, молвила, вот и императорские дары не держит она на видном месте, много чего за ее долгую жизнь в нашей Польше многострадальной происходило, и войны, и раздоры, и правители глупые, о подданных своих нисколько душою не болеющие, так она сама о своем состоянии заботу проявила. Укрыла все в потайном месте, последний раз в бриллиантовом ожерелье по Парижу разгуливала годов этак пятьдесят назад, в Опере и салонах у француженок глаза на лоб вылезали при виде того ожерелья, а потом уже и негде в нем было щеголять, разве что при копчении колбас. При себе только жемчуг держит и носит, потому что всякий знает, жемчуг сам собою помирает, коли его не носить. Платьем тот жемчуг прикрывала, да соседки глазастые все равно приметили, правда, думают, ненастоящий он. Говоря это, бабка тут же ожерелье из ларца вынула и мне презентовала. У меня и самой на манер тех француженок глаза на лоб вылезли, уж до того отменный жемчуг, десять нитей, в каждой посередине жемчужина черная с орех, а застежка алмазная. Дух от такой красоты перехватило, глаз не отвести…
Дочитав до этого места, Юстина остановилась, ибо и у нее перехватило дыхание. Вспомнилось вдруг, как в раннем детстве видела она на прабабке эти нити жемчуга! В Глухове отмечалась золотая свадьба прабабки и прадеда. Сколько же ей самой тогда было? Лет восемь, большая девочка, ну конечно же, обращала внимание на такие вещи. Например, прекрасно запомнила платье матери – золотистое, с длинным шлейфом, а на тетке Ядвиге была золотистая шаль, длинная-предлинная. Тетка Барбара, к тому времени недавно овдовевшая, в черном платье с кружевным жабо, вышитым золотом, какая-то дама в платье с роскошным золотым бантом. На всех гостьях непременно было что-то золотое, только прабабка в простом черном платье. Ну и на шее те самые жемчуга фамильные. А в руках… да, вот отчетливо вспомнилось – прабабка держала золотом разукрашенный веер с рубином. Тот самый. Куда же все это подевалось?
Единственная надежда на дневник, в нем должна быть разгадка, уже достаточно ясно Матильда дала понять, что получила от своей бабки сокровища. Что ж, надо расшифровывать записи дальше.
«…а ты носи не снимая», велела мне бабка и платья наказала под жемчуга подбирать. Тут я Господа возблагодарила, что дочь у меня растет, так она тоже жемчуга поносит, на что бабка подхватила – и внучек дождешься, видишь же, не мать твоя мне наследует, а ты, внучка моя. И по тебе не дочь поместье унаследует, а опять же внучка. И сказала мне, что с даром императорским сделала. Так вот, укрыла его, да не больно хорошо, и это ее заботит. Есть потайное место гораздо лучшее, со времен покойницы ее прабабки сохранилось, да его требуется привести в порядок, и это должна сделать я. А тайник тот соорудил с напарником довоенный слуга прабабки, оба клятву давали никому сей тайны не открывать. Слуга мне знакомый, Шимон, на все руки мастер. Года его уже престарелые, только ждать, как преставится. Бабка мне на бумажке о тайнике написала, а бумажку я по ее смерти получу. На одно лишь мне бабка намекнула: дом этот старый при жизни ее матери перестраивался и переделывался, однако же старые фундаменты сохранились, так чтоб я про них помнила. Особенно те три ключа беречь велела, что на одном кольце вместе висят.
Долгое время так мы с бабкой беседы вели, случалось и ночь за полночь. Я обстоятельно обо всем сколько возможно выпытывала, а она без утайки, облегчая душу, фамильные наши тайны передавала. А Наполеонова полюбовница, прабабка моя, портрет свой только в Пляцувке держать велела, потому как то поместье для нее особую ценность имеет. Тут я догадалась, не иначе как император в Пляцувке с прекрасною полькой рандеву устраивал.
Бабка меня о Матеуше много выспрашивала, как мы с ним живем, ладно ли все у нас, на что, не кривя душою, призналась ей, что, слава Господу, муж мне любезен, хоть и ссоримся постоянно, да и так же легко миримся, а я полагаю – только интерцизе этим обязана, иначе из его рук на мир бы глядела. Бабка меня за интерцизу много хвалила.
Легок на помине, Матеуш наутро за мной прискакал, домой мы воротились вместе, за один день проделав весь путь, потому как он загодя коней переменных на пути порасставил. И о новых Зениных горестях по дороге мне поведал.
Оказывается, Базилий Пукельник отнюдь не отказался от козней против Зени и к ее возвращению из Варшавы основательно подготовился. Зеня должна была умереть, выпив на сон грядущий своего любимого черносмородинового напитка. Однако занятый Матеушем агент видел, как негодяй подсыпал отраву в графин, Зеня на напиток и не взглянула, сразу после ванны поспешив к возлюбленному мужу. Доказательств преступной деятельности пана Пукельника было более чем достаточно, и полиция собиралась арестовать преступника. Зеня с Матильдой были по-прежнему против его ареста, не желая подымать шум, и Матильде удалось убедить мужа поступать так, как они хотели.
На следующий день Матеуш со своим «многомудрым» агентом отправились к пану Пукельнику и приперли его к стенке неопровержимыми доказательствами совершенных им злодеяний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116