До всего этого я додумался ещё до того, как узнал об истинной ценности проклятой коллекции, когда пришёл к выводу, что лучше отдать владельцу деньги, чем впутывать милицию. Но вот посмотрел список — и как гром среди ясного неба! Что делать — не знаю. В милицию ни за что не пойду, все равно это ничего не даст.— Почему же не даст? Они начнут искать…— И найдут вора. Меня. И больше искать не будут. Это же ясно!— Ну что ты говоришь! Не будут искать несколько десятков государственных миллионов?— Они ещё не государственные. Пока они частные. Владелец ещё жив. А меня посадят…И тут я взорвалась. Меня всегда возмущали подобные обывательские рассуждения — у милиции только и дел, что сажать всех подряд! Вот и сейчас я обрушилась на Мартина:— Глупости говоришь! Они так сразу не сажают. Сначала какое-то время покрутятся вокруг тебя…— …и это будут счастливейшие минуты в моей жизни, — насмешливо докончил Мартин. — Сама ты говоришь глупости! Какие могут быть сомнения, конечно, меня посадят! Загребут как миленького. Ну, пораскинь мозгами! Все против меня, они просто обязаны заинтересоваться моей особой! А мне, как никогда, именно сейчас нужна свобода.— Зачем?— Ну как ты не понимаешь? Ведь только на свободе у меня есть какие-то шансы что-то сделать. Правда, шансов этих у меня не больше, чем грации в носороге, но другого ничего не остаётся. Я хочу попытаться прижать моих жуликов, выяснить, кто же из них спёр марки. Если они не уплыли ещё за границу — а надежда есть, ведь на экспертизу требуется время, — попробую их у него выдрать. Шантажом, хитростью, угрозами — как получится. И сама понимаешь, милиция мне тут нужна как телеге пятое колесо, особенно если придётся ехать за границу.Нельзя было не согласиться с ним. Ясно: если начнётся следствие, ему не дадут разрешения на выезд за границу. Конечно, у милиции больше возможностей в розыске похищенного, чем у Мартина, и, будь мы твёрдо уверены, что сокровище не покинуло пределов Польши, я, как гранитная скала, стояла бы на своём: немедленно сообщить о случившемся милиции. Но если марки за границей, дело принимает совсем другой оборот.— Давай смотреть правде в глаза, — угрюмо продолжал Мартин. — Хоть я и совсем не представляю себе, в чем заключается сотрудничество нашей милиции с Интерполом, но не сомневаюсь: они бы рьяно принялись за розыски нашего национального достояния стоимостью в несколько миллионов. Если, конечно, будут уверены, что оно действительно национальное, что оно действительно стоит несколько миллионов и что оно действительно похищено. А тут что? Никакой уверенности, одни туманные, сбивчивые пояснения какого-то подозрительного субъекта, ничем не подтверждённые, никаких доказательств. И ты думаешь, наши органы рискнут? Не побоятся в случае чего выглядеть дураками перед иностранными коллегами?Я принуждена была согласиться — может, и побоятся. И только уточнила:— Подозрительный субъект — это ты?— К сожалению, я. Знаешь, будь я уверен, что эта скотина не вывезла ещё марки за границу, так уж и быть, плюнул бы на то, что покажусь кретином, явился бы в милицию, все рассказал бы и отсидел своё, лишь бы отыскались марки. Как ты думаешь, он успел вывезти?Тут мы с Мартином стали прикидывать, как скотина могла уложиться во времени, и у нас получалось: вывезти марки можно было успеть, а продать — вряд ли, потому что для этого надо найти экспертов и провести экспертизу. Да и уехать за границу скотина вряд ли успела, разве что крала уже с загранпаспортом в кармане. Я предложила Мартину написать в Отдел заграничных паспортов анонимку на всех трех жуликов, чтобы им не разрешили выезд, но Мартин в ответ на мою блестящую идею лишь постучал пальцем по лбу.— Он мог предвидеть такую опасность и передать марки для вывоза кому угодно. Я бы, например, предвидел. И вообще, брось ты свой сомнительный оптимизм, видишь же, что дело серьёзное.Мне очень хотелось знать, кто именно из наших общих знакомых привёл в дом к Мартину подозрительных жуликов и почему, но в ответ на мои расспросы он лишь как-то странно посмотрел на меня и не ответил. Затем заставил меня поклясться, что я никому ни слова не скажу о случившемся и даже с ним не буду заговаривать на эту тему, пока он сам не заговорит. Иначе он за себя не ручается.Вся история с марками расстроила меня страшно, причём больше всего я расстроилась из-за собственного бессилия — ведь ничего не могу сделать, мне даже говорить об этом запретили! Несколько дней я жила ожиданием новых известий, их не было. Мартин молчал как рыба, бушевавшие во мне страсти искали выхода, и я с удвоенной энергией набросилась на ядерщиков. И с головой погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, а страшная история с марками отодвинулась на десятый план.Вскоре после этого меня очень удивила моя приятельница Янка. Я забежала к ней на работу по делу, а она задала мне дурацкий вопрос:— Ага, послушай, чуть было не забыла, ты случайно не знаешь, у кого можно купить тысячу долларов?— Думаю, у валютчиков, — ответила я ей, удивлённая не столько самим вопросом, сколько тем, что его задаёт Янка. Всю жизнь её знаю — никогда не проявляла ни малейшего интереса к подобным вещам. — Зачем тебе понадобилась тысяча долларов?— Да ты что, это не мне! Одни мои знакомые ищут. Нет, у валютчиков они не хотят покупать.Я пожала плечами. Что мне за дело до фанаберии каких-то её знакомых? Но Янка позвонила мне на следующий день и измученным голосом спросила:— Слушай, не знаешь ли случайно кого-нибудь, кто бы продал тысячу долларов?— Что с тобой? Ты ведь меня уже спрашивала, и я тебе ответила, что не знаю!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89