Первое, что Ван Хорн оттуда извлек, была выгоревшая на солнце риза, за многие годы утратившая свой первозданный зеленый цвет. Она явно предназначалась для каждодневного отправления церковных обрядов. Второе облачение, расшитое золотом, было для особо важных религиозных праздников. В третьей, мрачной, черного цвета сутане обычно отпевали покойников.В сундуке также лежал серебряный потир, аккуратно завернутый в кусок старой ткани, дароносица с облатками, олицетворявшими тело Христово, серебряная дарохранительница на цепочке, священные масла в маленьких серебряных флакончиках, кадило, фимиам. Напоследок Ван Хорн извлек со дна сундука некий предмет религиозного культа высотой около двух футов, вырезанный из дерева и выкрашенный вручную, по-видимому очень древний, так как он был бережно обернут несколькими слоями шерстяной материи. Вне всяких сомнений, этот предмет представлял собой художественный шедевр удивительно тонкой работы. Ван Хорн, затаив дыхание, долго смотрел на него.— Кто это? — прервав молчание, спросил я священника.— Могу только предположить, что это Святой Мартин из Порреса. Из всех святых он единственный, чье фигурное изображение расписывают красками. Мартин был незаконнорожденным сыном женщины индейского племени и конкистадора. Если существует святой, покровительствующий бедным и униженным, так это он.Неожиданно в памяти одна за другой всплыли картины моего далекого детства, проведенного в Нокбри. Ненавистные ярко-красная сутана и белого цвета стихарь прислужника, при облачении в которые меня охватывал ужас. Это происходило в те дни, когда наступала моя очередь помогать в костеле во время воскресной мессы. Я никогда не был истинно верующим. Дед мой уже в весьма преклонном возрасте стал виновником неимоверного скандала, разразившегося в нашем графстве, когда отрекся от прежней веры и примкнул к плимутским братьям. Дед тогда постоянно твердил мне, что у них он наконец-то обрел долгожданный душевный покой.Прошло еще много времени, прежде чем я окончательно разуверился в Создателе. Всю прожитую жизнь мне приходилось сталкиваться с проявлением не доброты, а гнева, выражающегося в разгуле насилия, ненависти и неимоверной жестокости.Не увидев в деяниях Всевышнего всепобеждающей любви, я понял, что могу обойтись и без него.Ван Хорн бережно положил фигурку святого обратно в сундук, не торопясь закрыл крышку и поднял на меня глаза.— Выгляжу, как при исполнении. Не так ли, Киф? — спросил он, но лицо его в этот момент было серьезным. * * * После Яноша я залез в ванну и около получаса пробыл в ней, плескаясь в горячей воде, от которой чуть было не поползла кожа. Закончив мыться, я обвязался полотенцем и, уступив место священнику, вернулся в комнату. Благодаря полковнику Бонилле, распорядившемуся доставить из гостиницы мои чемоданы, мне удалось переодеться во все чистое.Я нашел Яноша сидящим за большим круглым столом в тенистой беседке в другом конце дворика. Стол буквально ломился от обилия вкусных блюд. Плоские маисовые лепешки, фриоли, гора анчоусов на огромном блюде, зеленые оливки, которые я никогда не любил, и сладкая кукуруза, обжаренная на сливочном масле, а также свежие фрукты и несколько бутылок красного вина.Янош ел на удивление мало, а вот вино поглощал в огромных объемах и явно был расположен к разговору. Я не сильно сомневался в своих способностях убедительно изобразить из себя горнорудного эксперта или инженера, о чем и сообщил ему. Янош остался весьма доволен. Мы договорились, что он выступит в роли финансиста, отвечающего только за коммерческие аспекты нашего дела. Другими словами, он должен будет предстать на переговорах как солидный бизнесмен, внушающий доверие.Осушив первую бутылку вина, Янош стал намного словоохотливей.— Опасная затея, сэр. Очень рискованное дело, но идти на него мы должны без страха. Ваш приятель, Ван Хорн, как видно, весьма решительный человек, да и вы, сэр... Глядя на вас, я почему-то вспоминаю себя в молодости. Такой же подвижный, словно ртуть.Не знаю, как мне удалось сдержать себя и не расхохотаться, когда он, подавшись вперед и нависнув громадой над столом, с самым серьезным видом произнес:— Всему виной мои железы, сэр. Гормоны. Проклятие природы. До тридцати одного года у меня был вполне нормальный вес, а потом стал вот таким. И ничего не могу с этим поделать.Он фыркнул, словно старый бык. Я сильно удивился, увидев, как на его глаза навернулись слезы. Голова Яноша упала на грудь, и он зарыдал, сотрясая свое огромное тело.Закурив сигарету, я поднялся и, оставив его за столом одного, вышел прогуляться. В саду рядом с кабинетом Бониллы, как и во дворе казармы, где проводились расстрелы, к моему удивлению, не было ни души. Я пересек двор и подошел к деревянному столбу, к которому совсем недавно был привязан. Затем внимательно осмотрел стену за ним и, обнаружив на ней следы от пуль, уже в который раз задумался о жизни. Да, подумал я, мало кому на этом свете удается быть хозяином своей судьбы.Отойдя от стены, я неторопливой походкой направился к огромным въездным воротам казармы. Они были закрыты, но сквозь их железные прутья можно было разглядеть улицу. Как только я подошел к воротам ближе, неподалеку от меня, со своего поста в углублении кирпичной стены арки, высунулся часовой с винтовкой в руках и, щуря глаза, недружелюбно посмотрел в мою сторону. Кивнув ему и сказав «добрый вечер», я посмотрел сквозь прутья.Снаружи, кроме индейской пары, сидевшей у глинобитной стены дома, расположенного напротив, никого не было. Мужчина был одет в краги из сыромятной кожи и красную фланелевую рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67