Лайам очень сильно изменился с
тех пор, как я в последний раз видел его, но он очень резко отличался от
того молодого человека, которого я ожидал увидеть. Он казался...
легкомысленным. Словно те убийцы и насильники, те диверсанты, которых он
обучал, те ужасные условия, в которых он жил, ровным счетом ничего для
него не значили. Он не обнаружил ни малейшего волнения - ни изумления, ни
радости, когда я неожиданно объявился в тех краях - только сухо обронил
несколько вежливых слов по поводу приятного сюрприза. Разговаривая с
Лайамом, я не мог избавиться от ощущения, что я говорю с абсолютно
бесчувственным человеком, но постепенно я начал понимать, что в человеке,
стоявшем передо мною, кипели непонятные, темные внутренние страсти. И это
испугало меня больше всего. Бог знает, какого лиха ему пришлось хлебнуть
после увольнения из Британских Вооруженных Сил; несомненно только одно -
эти события оставили в его душе глубокий, неизгладимый след. Нет, он
отнюдь не дошел до звероподобного состояния - похоже, в свое время он
приобрел достаточно стойкий иммунитет против насилия и жестокости, а
заодно освободился от всех человеческих привязанностей, подчас делающих
нас столь слабыми. Но, как я уже сказал, это была лишь маска, обращенная к
окружающим; в этом человеке бурлили чувства, настолько сильно подавленные
и загнанные вглубь, что, возможно, он и сам не подозревал о том, насколько
они сильны. И теперь, когда они рвались на волю, он старался не позволить
им проявиться вновь, не позволить им полностью овладеть собой, чтобы не
превратиться в раба собственных страстей. Я чувствовал, что явился к нему
в самый подходящий момент и в самый крайний срок; это невозможно было
выразить словами, да и доказательств у меня не было ровно никаких, но
многолетний опыт и интуиция подсказывали мне, что сверхчеловеческое
напряжение, в котором находился Лайам в ту пору, очень скоро принесет свои
печальные плоды: он был на грани срыва.
- Он воспринял мой внезапный приезд как своего рода перст судьбы,
хотя сам ни за что не признался бы в этом. Я мог помочь ему выбраться из
того зловонного болота, в котором он все глубже увязал. Что касается меня,
я был душевно рад помочь ему.
- Лайам скупо делился со мной подробностями прошедших лет своей
жизни. В числе всего прочего он как-то поделился со мной одним открытием,
которое он сделал для себя несколько лет тому назад. В мире нет ничего
абсолютного, сказал он. Ни абсолютной лжи, ни абсолютной правды. Ни
абсолютного добра, ни абсолютного зла. Эти понятия очень растяжимы и
относительны. Если ты понял это - искренне признал это, подчеркнул он, -
то ты неминуемо должен установить собственные критерии оценки для добра и
для зла, должен очертить те реальные границы, внутри которых ты можешь
действовать, не чувствуя за собой вины. Если не выходить за очерченные
рамки, совесть не будет язвить тебя своим острым жалом, сковывая волю и
тем самым мешая действовать свободно, сообразно своим правилам. Еще он
сказал, что добродетель и справедливость редко могут держать зло под своим
контролем, ибо их собственные рамки играют роль связывающих пут, мешая
действиям, направленным на праведное дело - борьбу со злом. Существуют
такие ситуации, когда злу может успешно противостоять только другое зло.
Все дело только в степени зла, настойчиво повторял он, - меньшее зло во
имя победы над большим злом.
- Из его долгих рассуждений я понял только одно, - задумчиво
проговорил Матер, - а именно то, что он начал выбираться из той бездны
беспросветного отчаянья, в которую он погружался. Однако я не совсем точно
выразился. Отчаянье всегда подразумевает жалость к самому себе, а человек,
с которым я встретился в тех далеких, забытых богом краях, слишком огрубел
и ожесточился, чтобы испытывать подобное чувство. Пожалуй, пессимизм будет
более подходящим определением, а цинизм - еще лучшим. Тем не менее он
принял предложение вернуться в Англию и работать на "Ахиллесов Щит", чтобы
защищать людей вместо того, чтобы отнимать у них жизни. Мне показалось,
что эта жизненная перемена стала для Лайама коренным поворотом,
оттолкнувшей его от края бездны, на котором он стоял.
Кора, внимательно выслушавшая весь рассказ Матера от начала до конца,
ни разу не перебив Плановика, неожиданно встрепенулась:
- Вы хотите сказать, он был так близко от...
- По-моему, да, - ответил Матер. - Это может показаться несколько
старомодным взглядом на жизнь, но я всегда придерживался того мнения, что
коль коготок увяз - всей птичке пропасть. Человеку, хотя бы раз
поступившемуся своей честностью, совсем недалеко до полной деградации.
Порой мне казалось, что на жизненном пути Лайам понемногу растерял и
разменял на мелочь все нравственные ценности.
Девушка потупилась, вдруг смутившись, и Матер подумал, что может
быть, именно его последние слова вызвали эту неловкую паузу. Не слишком ли
суровым он показался ей сейчас? Или она просто сочла его мысли
эксцентричным чудачеством старика? Впрочем, вряд ли стоит обращать
внимание на такие пустяки, успокоил он себя.
- Но теперь он изменился? - едва слышно спросила Кора.
- Ну, с тех пор, как он пришел в "Ахиллесов Щит", прошло уже шесть
лет, и много раз он проявлял себя с самой лучшей стороны. Мы считаем его
одним из наиболее умелых оперативников - там, где дело идет на грани
риска, ему нет равных среди наших агентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162