Они подошли к Джейкобу Кьюлеку, беседовавшему с группой людей, среди которых были комиссар полиции, какой-то моложавый майор и несколько известных Бишопу ученых и метафизиков. «Все это напоминает какой-то дурацкий цирк», — мрачно подумал он.
Джессика дернула отца за рукав и что-то сказала ему. Кьюлек кивнул и обратился к окружающим:
— Все, кто не принимает непосредственного участия в операции, должны покинуть площадку. Вы проследите за этим, комиссар? Минимальное количество охраны и техников. Условия для выполнения нашего замысла достаточно неблагоприятны, чтобы их ухудшать. Прожекторы придется выключить, майор.
— Боже милостивый, вы это серьезно?
— Боюсь, что да. Дуговые лампы тоже необходимо затемнить. Эдит?
— Я здесь, Джейкоб.
— Извините за эти ужасные условия, моя дорогая. Надеюсь, это не будет вас слишком отвлекать. Мистер Инрайт и мистер Шенкель, вы готовы?
Медиумы, которых привела Джессика, ответили утвердительно.
— Крис здесь? Крис, я хочу, чтобы вы сели рядом с Эдит. Занимайте, пожалуйста, места.
Бишоп удивился: он предполагал, что будет где-то на втором плане. И еще больше испугался.
На расчищенной от обломков площадке полукругом стояло шесть кресел. Бишоп с неудовольствием заметил, что главная комната «Бичвуда» находилась когда-то совсем рядом с этим местом. Отверстия в подвал накрыли необструганными досками. Он взглянул на часы — было начало одиннадцатого. Медиум по фамилии Шенкель устроился с краю, рядом с ним — Инрайт, затем Эдит Метлок, он сам, Джейкоб Кьюлек и Джессика, сидевшая чуть поодаль от группы за креслом отца.
— Прошу вас соблюдать полную тишину, — сказал Кьюлек вполголоса, но все, кто был на площадке, его услышали. — Прожекторы, майор. Нельзя ли их выключить прямо сейчас?
Прожекторы мигнули и погасли, а дуговые лампы затемнили при помощи реостатов. Площадка, которая только что была ярко освещена, погрузилась во мрак и сразу приобрела зловещий вид.
— Вспомните первый день, Крис, — сказал Кьюлек. — Тот день, когда вы впервые оказались в «Бичвуде». Вспомните, что вы увидели тогда.
Но Бишоп уже вспомнил.
Он знал, что ему надо делать. Они сказали.
Помещение электростанции походило внутри на гигантскую пещеру великана, сотрясавшуюся от оглушительного рева мощных печей и турбин. Он прошел по узкому коридору, с одной стороны которого грохотали чудовищно громадные, обшитые сталью турбины, а с другой возвышались котлы с топками, уходившими на тридцать футов вниз и почти касавшимися потолка, расположенного на высоте около ста футов. Каждая турбина ярко-желтого цвета была снабжена приборами, позволяющими наблюдать за ее работой. Котлы, раскаляющиеся при сжигании тонны топлива до того, что к ним было опасно прикасаться, тоже были выкрашены, но в обманчиво холодный серый цвет. От котлов тянулись тщательно изолированные трубы, пар по которым под давлением пятнадцати сотен фунтов на квадратный дюйм приводил в движение турбинные лопатки.
Он прошел мимо техника, снимавшего показания приборов на топке одного из котлов, никак не отреагировав на приветственный взмах его руки. Техник нахмурился, озадаченный неопрятным видом своего коллеги, но быстро переключил внимание на приборы: в эти ночи нагрузки значительно увеличились из-за распоряжения правительства включать в городе все лампы.
Человек направился к лестнице, ведущей на административные этажи. Туда, где находился коммутационный зал.
Два дня и две ночи он скрывался в своей полуподвальной квартире. Занавески в обеих его комнатах были плотно закрыты, и днем там царил полумрак, а ночью — кромешная тьма.
Это был невысокий плотный мужчина двадцати восьми лет, с лицом, испещренным угрями, которым давно пора было исчезнуть, и волосами, уже начавшими предательски покидать его череп. Он жил один, но не по собственной воле, а потому что никто — ни мужчины, ни женщины — не испытывал никакого желания жить с ним. Его презрение к роду человеческому всегда было слегка завуалировано, и это чувство он пестовал в себе с тех самых пор, как понял, что мир презирает его. Он думал, что окончание школы положит конец отношению к нему как к предмету насмешек со стороны незрелых умов, но, поступив в колледж, встретил и там все те же незрелые умы, хотя и повзрослевшие. К тому времени, когда он стал инженером-химиком, эта душевная травма уже глубоко укоренилась. Его родители были еще живы, но он редко их навещал. Они никогда не оказывали ему настоящей поддержки. Обнаружив несколько раз, как он шпионит за своей стремительно развивающейся сестрой, они довольно быстро в нем разочаровались. И дали ему понять, что толстые очки, которые он вынужден был носить и которые делали его глаза похожими на черные пуговицы, плавающие в серебристых лужах, — это наказание от Бога. Значит, и прыщами Он наградил его за то, что он не мог перестать развратничать наедине с собой? И сделал его тело вонючим за то, что он ненавидел сестру, хотя и подсматривал за ней? А теперь Он заставил еще и выпадать его волосы, потому что он не может избавиться от грязных мыслей? Неужели все это сделал Он? Так надо забыть Его, найдутся другие Боги.
Он поднялся наверх, не встретив больше ни единой души. Для обслуживания генераторной станции требовалось чуть больше тридцати человек, и эта небольшая группа людей управляла энергией, которой пользовались миллионы. Право распоряжаться энергией, необходимой такому огромному количеству людей, и было тем, что привлекало его в этой работе в первую очередь. Существовало три способа лишить людей света и энергии, подававшихся с этой станции:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122