Пифка, вот кто.
— Я не к ней, — сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое.
БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ... КУРС АКЦИЙ... ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ... МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД... НЕРАЦИОНАЛЬНО... БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО... ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ... ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА... ПОСТАВКИ В ЭЛАМ... ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ... аа-ахх... Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста...
Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ...» Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
— Мне бы Петра, — робко сказал Бэда.
— Кого?
— Отца Петра, — повторил Бэда.
— Кто спрашивает?
— Бэда...
И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции «Площадь Наву», погруженные в обычную свою суету — домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво...
Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр...
А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
— Входи уж.
Вошел.
— Иди уж.
Пошел.
Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уебище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока.
Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
— Я Петр, — сказал он.
Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.
Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
— Вот...
— Что это? — строго вопросил рыжий.
— Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.
— В вазу положи, — распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.
Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.
— Умер человек один, — сказал Бэда. — Просил за него вознести... ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
— А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
— Редко, — сказал Бэда. — Да из барака поди выберись... А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
— Ну, ну, — подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. — Служишь-то как, хорошо?
— Как умею, — сказал Бэда.
— А ты, небось, плохо умеешь?
— Не знаю, — честно сказал Бэда.
— Кому служишь?
Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
— Оракулу, — ответил он еле слышно.
Тут рыжий побагровел, как свекла.
— КОМУ?
— Оракулу.
Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
— В кабаке бесовском?
— Да.
Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:
— Уходи.
— Я сейчас уйду, — поспешно согласился Бэда, — только вы за этого человека... вознесите. Мне ничего больше и не надо.
— Тебе много что надо, — загремел Петр, — только ты, несчастный, этого не понимаешь...
— Да я понимаю... — проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
— Не понимаешь! — громыхал разгневанный Петр. — Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие... — Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: — Как звали того человека?
— Не знаю...
Петр опять начал багровой краской наливаться.
— Как это — не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?
— Я-то помню, какой он и как выглядел... — растерянно сказал Бэда. — А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь — своими бы руками задушил эту гадину.
— Это хорошо, — медленно проговорил Петр, — что ты за мучителя своего молиться хочешь...
— Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас — так то не мучительство, а одно только развлечение... — Бэда ухватил Петра за рукав. — Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.
Петр непонятно молчал.
Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:
— Стой!
Бэда остановился.
Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и — как показалось перепуганному программисту — замахнулся на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29