На завтраке «новенького» еще не было, а то я бы непременно его заметил. Это означало, что ему не досталось конфеты. Надо же, как не повезло! Сочувствие придало мне решимости, я достал изза пазухи свой «батончик», протянул его Карлу и сказал: «На, бери, не бойся, мы с тобой будем дружить». «Еще как будем, – согласился Карл. Развернул конфету, откусил краешек, остальное отдал мне и твердо сказал: – Пополам, так почестному». Я кивнул и поспешно сунул свою долю за щеку.
Понятия не имею, как он договаривался и оформлял документы, известно же, что сироту легче убить, чем усыновить. Конечно, Карл уже в ту пору был чемто вроде знаменитости, но органист – не киноактер, от его улыбки не открываются запертые двери и волшебные лиловые печати не появляются на казенных бумагах. Сам он говорит, дескать, ерунда, ничего особенного, знакомые помогли. Карл вообще не любитель вдаваться в подробности, это вгоняет его в тоску, так что я не настаиваю. Так или иначе, но в детском доме я оставался недолго. То есть мне до сих пор кажется, что Карл забрал меня в тот же день – вот я жую конфету, а вот мы уже в поезде, который перевернул все мои прежние представления о реальности, и Карл уговаривает меня хотя бы на минутку отлипнуть от окна и съесть мороженое, пока не растаяло. Но сам он утверждает, что в поезд мы сели только через две недели; впрочем, какая разница, главное, что сели и поехали, неудивительно, что я до сих пор так люблю поезда, сутками готов трястись в душном вагоне, вместо того чтобы спокойно долететь до места за пару часов, самому смешно.

От проспекта Гедиминаса сворачиваю вниз, к реке. Один короткий квартал, потом налево, и вот она, башенка с флюгером, в самом центре короткой шеренги нарядных строений. Кухонное окно на первом этаже распахнуто настежь, и Ренатин яблочный пирог благоухает на всю улицу, так что нарциссы в палисадниках вянут, не в силах вынести такое соперничество.
Сама Рената ждет меня в дверях – алый джемпер, широченная юбка до пят, красные домашние туфли без задников, цыганские серьги, белоснежные волосы собраны на затылке в греческий узел. Когда Рената стала моей няней, ей уже было за сорок, но она казалась мне самой красивой женщиной в мире. Собственно, именно по этой причине она и стала моей няней. Я сам с ней познакомился на улице: увидел, побежал, вцепился в подол и стоял насмерть, твердо зная, что отпускать ее, такую прекрасную, нельзя. Пока Карл с присущей ему деликатностью пытался меня отцепить, они успели познакомиться и разговориться. Выяснилось, что Рената неделю назад бросила работу, мужа, деревянный дом в Жверинасе1 – словом, все, что у нее было, и приехала в Москву со смутным намерением начать какуюнибудь «новую жизнь», остановилась пока у двоюродной сестры, но это, понятно, не может продолжаться вечно. Карл встрепенулся, почуяв удачу, и тут же объявил, что ребенку срочно требуется няня, совершенно верно, с проживанием, будет вам отдельная комната, да вообще все что угодно, вы же видите, он все равно вас не отпустит. И ей пришлось согласиться – это действительно было проще, чем оторвать меня от юбки.
С тех пор Рената почти не изменилась, да и я, по правде сказать, остался при своем мнении – она неописуемо прекрасна, даже удивительно, как Небесная Канцелярия допустила, чтобы столь совершенное существо вот так запросто бродило среди нас.
– Фелечка, – басом говорит совершенное существо, – ты когда в последний раз ел? Только не ври, что на этой неделе.
– Вчера вечером, в поезде, какуюто бледную курицу, святая правда, жрал как миленький, потом еще по тарелке хлебом мазал…
– Ладно, – вздыхает она, – поставим вопрос иначе. Когда ты ел в предпоследний раз?
А действительно, когда? Нет ответа.
– Одни скулы остались и нос, с нимто все в порядке, кажется, даже еще вырос, – влюбленно ворчит Рената, укладывая на тарелку омлет размером с Кафедральную площадь. – С чего это ты на всю зиму в Москве засел, даже на Рождество не приехал? Медом тебе там намазано?
– Намазано, – мрачно киваю я. – Не медом, какойто другой дрянью, но намазано, факт. Смурной я в последнее время, а там это всем по барабану, в смысле, никому не мешает, вот я и…
– Очень разумно, – кивает Рената. – А еще разумнее было бы сразу повеситься. Чего тянуть?
– Просто я не ищу легких путей, – огрызаюсь.
На самом деле я, конечно, ломаю комедию, меня уже отпустило, в этом доме меня всегда отпускает, прожив здесь несколько дней, я, чего доброго, снова начну врать себе, будто в человеческой жизни есть какойто высший смысл, заранее содрогаюсь.
– Заметно, что не ищешь, – вздыхает Рената.
В отличие от Карла, которому нравится решительно все, что я делаю, Рената, я знаю, немного обижается, что я не живу вместе с ними. Пока я учился и работал, все было в порядке, в смысле, объяснимо: ребенка нет дома, потому что он занят делом, чего ж тут непонятного. Но с тех пор как я осуществил мечту своего детства и стал умеренно богатым бездельником, ситуация изменилась. У меня больше нет дел, препятствующих воссоединению с семьей, значит, заключает Рената, все дело в отсутствии желания. И это ей, конечно, неприятно. Я бы с радостью ее разубедил, да не умею, сколько раз уже пытался; впрочем, я всегда очень стараюсь и сейчас еще раз попробую.
– Ты понимаешь, какое дело, – говорю. С набитым, между прочим, ртом, потому что никакой экзистенциальный ужас не в силах оторвать меня от Ренатиного омлета.
– Не понимаю. Сперва прожуй, – сердито отвечает она и тут же ласково улыбается, гладит меня по голове – дескать, молодец, продолжай в том же духе, лопай, пока дают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20