– Кто-то следил за нами из лощины, – сказал он. – Придется купить усадьбу,
– И поскорей, – сказал Букрайт. – Завтра же.
– Ты хочешь сказать – сегодня, – поправил его Рэтлиф.
Букрайт огляделся. Он словно пришел в себя после наркоза, словно впервые увидел зарю, мир.
– Ты прав, – сказал он. – Завтра уже наступило.
Старик спал, приоткрыв рот, растянувшись навзничь под деревом на краю лощины, и при свете занимавшейся зари видно было, какая у него грязная, замаранная борода; они ни разу и не вспомнили о нем с тех самых пор, как начали копать. Они разбудили старика и снова усадили его в бричку. Будка, в которой Рэтлиф возил швейные машинки, запиралась на висячий замок. Он вынул оттуда несколько кукурузных початков, потом положил туда свой мешочек с деньгами и мешочек Букрайта и снова запер дверцу.
– Положил бы и ты свой мешок сюда, Генри, – сказал он. – Нам нужно забыть, что у нас есть эти деньги, покуда мы не откопаем все остальное.
Но Армстид не согласился. Он неловко залез на лошадь и сел позади Букрайта, самостоятельно, заранее отвергая помощь, которую ему еще даже не предложили, спрятав мешочек на груди, под заплатанным вылинявшим комбинезоном, и они уехали. Рэтлиф задал корму своим лошадям и напоил их у ручья; прежде чем взошло солнце, он был уже на дороге. Часов в девять он уплатил старику доллар за труды, высадил его там, где начиналась тропа, шедшая к его хижине, до которой было еще пять миль, и повернул своих крепких неутомимых лошадок назад к Французовой Балке. «Да, кто-то прятался там, в лощине, – думал он. – Надо поскорее купить эту усадьбу».
Потом ему казалось, что он по-настоящему понял, что значит это «поскорей», только когда подъехал к лавке. Подъезжая к ней, он почти сразу приметил на галерее среди привычных лиц одно новое и узнал его – это был Юстас Грим, молодой арендатор из соседнего округа, живший в десяти или двенадцати милях отсюда с женой, которую он взял к себе в дом год назад, и Рэтлиф рассчитывал продать ей швейную машинку, как только они расплатятся с долгами, которые наделали за два месяца, с тех пор как у них родился ребенок; привязав лошадей к одному из столбов галереи и поднимаясь по истоптанным ступеням, он подумал: «Может, сон – хороший отдых, но как не поспишь две-три ночи, да помучишься, напугаешься до смерти, голова и заработает как следует». Потому что, как только он узнал Грима, что-то шевельнулось у него внутри, хотя ему тогда невдомек было, что это значит, и только через два, а то и три дня он понял в чем дело. Он не раздевался почти трое суток; он не завтракал в то утро, и вообще за последние два дня ему едва удавалось наскоро перехватить что-нибудь, и все это отразилось на его лице. Но не отразилось ни в голосе, ни в чем другом, и ничем, кроме следов усталости на лице, он себя не выдал.
– Доброе утро, джентльмены, – сказал он.
– Ей-богу, В. К., у тебя такой вид, словно ты неделю спать не ложился, – сказал Фримен. – Что это ты затеял? Лон Квик говорит, что его мальчишка третьего дня видел твоих лошадей с бричкой, спрятанных в овраге возле дома Армстида, а я ему говорю, мол, лошади-то ничего такого не сделали, чтобы прятаться. Значит, это ты прячешься.
– Вряд ли, – сказал Рэтлиф. – Иначе я бы тоже попался вместе с ними. Знаешь, мне всегда казалось, что я слишком ловок, чтобы попасться здесь, в наших краях. Но теперь я, право, не знаю. – Он поглядел на Грима, и его лицо, истомленное бессонницей, было ласковым, насмешливым и непроницаемым, как всегда. – Юстас, – сказал он, – ты куда-то не туда заехал.
– Да, пожалуй, – сказал Грим. – Я приехал повидать…
– Он уплатил дорожную пошлину, – сказал Лэмп Сноупс, приказчик, который сидел, по обыкновению, на единственном стуле, загораживая дверь. – Хочешь запретить ему ездить по йокнапатофским дорогам, что ли?
– Нет, конечно, – сказал Рэтлиф. – Ежели он уплатил пошлину где следует, пускай едет хоть сквозь эту лавку да заодно и сквозь дом Билла Варнера.
Все, кроме Лэмпа, засмеялись.
– Что ж, может, я так и сделаю, – сказал Грим. – Я приехал сюда повидать… – Он замолчал, глядя на Рэтлифа. Он сидел на корточках, не двигаясь, держа в одной руке дощечку, а в другой – открытый нож. Рэтлиф тоже смотрел на него.
– Разве ты не мог повидать его вчера вечером? – сказал он.
– Кого это я мог повидать вчера вечером? – сказал Грим.
– Как мог он повидать кого-то на Французовой Балке вчера вечером, когда его вчера здесь не было? – сказал Лэмп Сноупс. – Иди в дом, Юстас. Обед, верно, готов. Я тоже сейчас приду.
– Но мне… – сказал Грим.
– Тебе надо еще сегодня отмахать двенадцать миль до дому, – сказал Сноупс. – Иди же. – Грим еще мгновение глядел на него. Потом встал, спустился с крыльца и пошел по дороге. Рэтлиф не смотрел ему вслед. Он смотрел теперь на Сноупса.
– Юстас на этот раз у тебя, что ли, столуется? – спросил он.
– Он столуется у Уинтерботома, там же, где я, – хрипло сказал Сноупс. – И там же, где другие, которые платят за это деньги.
– Ну конечно, – сказал Рэтлиф. – Только зря ты его так быстро отсюда спроваживаешь. Ведь Юстас не очень-то ездит в город, мог бы день-другой побыть хоть здесь, поглядеть что и как, посидеть на галерее у лавки.
– Сегодня к ужину он будет уже дома, – сказал Сноупс. – Поезжай да погляди сам. Он и моргнуть не успеет, а ты уж будешь у него на заднем дворе.
– Ну конечно, – сказал Рэтлиф, и его истомленное бессонницей лицо было ласковым, мягким, непроницаемым. – А Флем когда вернется?
– Откуда? – хрипло сказал Сноупс. – Из гамака, где он прохлаждается вместе с Биллом Варнером или дрыхнет? Да, уж видно, никогда.
– Вчера он вместе с Биллом и женщинами был в Джефферсоне, – сказал Фримен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138