Весь я был на виду, и всадить в меня без промаха стрелу из ближайших
зарослей не составило бы никакого труда. И потому, возясь с костром, я все
же внимательно поглядывал вокруг, готовый в любую минуту схватить оружие и
отразить нападение. Но вокруг все было тихо и спокойно.
Когда первые угли в золе стали тлеть, из чащи появились юные индейцы,
тащившие огромные охапки сухого хвороста. За Арнаком чуть в стороне шел
Вагура. Шестнадцатилетний парнишка не скрывал своего страха и смотрел на
меня так, словно я собирался его съесть.
Занявшись приготовлением завтрака, я поторапливал и юношей. Дел было
предостаточно: раздуть и поддерживать огонь, извлечь из ямы и освежевать
зайцев, привести из ручья воды в тыкве, обстругать два прута для
вертелов...
- Держи! - крикнул я Арнаку, бросая ему нож.
Поймав оружие и держа его в руке, юноша оторопел. При виде его
растерянного лица я от души рассмеялся в объяснил, о чем идет речь:
- Беги в лес, отыщи две прямые ветки и обстругай их! Будем печь на
них зайцев!..
Арнак оценил оказанное ему доверие и не мог скрыть своей радости. На
лице его промелькнуло что-то похожее на улыбку. Он бросился в чащу
кустарника, а возвратившись с прутьями, тотчас же вернул нож.

"Я НЕ ПЯТНИЦА!"
Итак, мы стали жить втроем. Не зная нрава юных моих собратьев по
несчастью и вообще не будучи об индейцах особо высокого мнения, я старался
по возможности держать их от себя на расстоянии. Шалаш я велел им
поставить от моей пещеры шагах в двадцати. Я не настолько им доверял,
чтобы торопиться впустить их к себе. Впрочем, индейцы и сами проявляли
определенную настороженность и предпочитали спать отдельно.
В хозяйстве моем прибавилось теперь ртов, но зато несравненно легче
стало добывать пищу и вообще выполнять любую работу. В лице обоих я обрел
недурных помощников. Они отлично стреляли из лука, особенно Арнак, который
почти никогда не промахивался. Им знакомы были породы лиан, куда более
подходящих для тетивы и веревок, чем те, которыми прежде пользовался я.
Существенные выгоды извлекал я из превосходного знания ими
растительности острова. В первый же день Арнак отыскал в зарослях мясистые
листья какого-то вида агавы, повязки из которых с поразительной быстротой
исцелили мою рану в плече, оставленную стрелой. Значительно разнообразнее
стал и наш стол: юноши знали множество дикорастущих овощей и съедобных
кореньев. Не было теперь недостатка и в кокосах: проворные парни
вскарабкивались на самые высокие пальмы и стряхивали с них плоды.
Редкостное знание ими здешней растительности неопровержимо
свидетельствовало о том, что родом они из местности, расположенной
недалеко от острова. В один из первых же дней нашей совместной жизни
разговор зашел именно на эту, столь важную для меня тему, поскольку я ни
на минуту не оставлял мысли о том, как выбраться с острова. Они рассказали
мне, что их племя зовется араваками и живет оно на берегу Большой земли, а
их деревня лежит на самом берегу океана.
"Большой земли?" - пронеслось у меня в голове.
- А не знаете ли вы большой реки, которую испанцы зовут Ориноко?
- Я слышал о ней, - ответил Арнак, - в устье этой реки живут индейцы
племени гуарани, наши враги.
- Если они ваши враги, значит, живут недалеко от вас?
- Далеко, господин. Чтобы добраться до селений гуарани, наши воины
плывут на лодках вдоль берега моря столько дней, сколько пальцев на двух
руках.
- А ты знаешь, в какую сторону плывут ваши воины?
- Знаю, господин. В сторону восходящего солнца и до пути переплывают
еще большой залив.
Из всего этого напрашивался вывод, что родина юношей лежала где-то на
западе от устья реки Ориноко.
Мне нравились ясные, толковые ответы Арнака. Я с симпатией смотрел на
его темно-бронзовое лицо, правильные черты которого, не лишенные
своеобразной привлекательности, изобличали в нем, что ни говори, существо
мыслящее. У него были тонкие, слегка поджатые губы, прямой, красиво
очерченный нос и большие черные мечтательные глаза. Стройная фигура
придавала ему присущую многим индейцам горделивую осанку в
противоположность Вагуре. Вагура, коренастый парень с толстыми губами,
широкими ноздрями и живым характером, можно сказать некрасивый, являл
собой тип, совершенно отличный от своего старшего товарища, хотя и был из
одной с ним деревни.
На корабле я знал их как запуганных, забитых, отупевших от
нескончаемых истязаний зверенышей. Этот тяжкий период жизни оставил на
обоих неизгладимые следы: тела их были покрыты глубокими шрамами, уши
изорваны. Левое ухо у Вагуры было полностью отрезано. К счастью, длинные
прямые волосы в какой-то мере прикрывали эти изъяны. Тяжкие травмы с той
поры остались и в их душах. Правда, с каждым днем пребывания на свободе
состояние подавленности у них постепенно рассеивалось, и хотя от
постоянной настороженности они еще не избавились, в остальном как же они
преобразились за это время!
Насколько я мог понять из их рассказов, юноши попали в рабство четыре
года назад. Арнак был тогда в возрасте Вагуры. За четыре года многие
детали, конечно, могли в его памяти стереться.
Я обратил на это его внимание, выразив сомнение в достоверности
рассказанных им подробностей.
- Нет, помню, - заверил меня индеец с непоколебимой уверенностью, -
помню все, как было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215