Я кружил над впадиной, наверно, с полчаса. Вызвал обе базы, расположенные
на Европе. На одной - все были в сборе, на второй - два петрографа вылетели
в небольшой ракете, но они находились совершенно в другом секторе, на
противоположном полушарии спутника. Кроме того, приемные станции баз не
отметили никакого сигнала значит, он мог исходить только от передатчика,
находящегося в пределах прямой видимости, а ведь тут никого не было. Именно
тогда я и подумал о волновиках... Я слишком ясно помнил подробности, чтобы
счесть это галлюцинацией, подробности объективные: дрожание стрелки
альтиметра, когда я пролетал над вершинами, их белые рваные склоны... И
лишь потом я услышал ее голос... Мне хотелось, страстно хотелось, чтобы зов
повторился. Я кружил над впадиной до тех пор, пока меня, наконец, не
вызвали с базы. Дальше здесь оставаться было нельзя. Последний круг. Я
напряг зрение так, что различил отдельные камни и скалистые уступы. Но там
действительно не было никого, никого, кто мог бы кричать...
Ван Эйк умолк и уставился на крышку стола.
- Ты не докончил, не сказал, что думаешь об этом теперь,- прервала тишину
Вия.
Ван Эйк взглянул на неси, пожав плечами, коротко ответил:
- Ничего.
- Всегда, когда мне рассказывали о волновиках, - вставил Аро,-я
спрашивал, подчиняются ли они уравнению Максвелла, и никто не мог мне
ответить,- молодого космогатораявно волновала эта тема.
Беседа продолжалась. Немного погодя Ван Эйк встал и начал прощаться. Я
вышел вслед за ним. Домик был окружен садом, полным невидимых сейчас
цветов, пахнущих только ночью. Дальше, за живой изгородью фосфоресцировал
аэродром, на котором стояли наши колеоптеры.
- Прости,- робко начал я, догнав Ван Эйка.
Он остановился.
- Слушаю.
- Твой рассказ... какой-то странный, неправдоподобный. На Земле,
наверное, не могло бы случиться такое,- быстро добавил я, опасаясь, что он
неправильно поймет меня.
- Я рассказал то, что пережил,- в его голосе прозвучало раздражение.
- Знаю... но я проведу полгода на одной из баз Европы и хотел бы увидеть
то место...
После минутного раздумья он ответил:
- Я могу дать тебе координаты, но это бесполезно. После этого я сам
трижды пролетал над тем местом и ничего не услышал.
- Может быть, они не хотели второй раз...
- Ты, кажется, готов в них поверить. Но подумай, в наших приемниках
слышно только то, что подчиняется уравнению Максвелла. Не слишком ли это
примитивное правило, чтобы ему могла подчиняться какая-либо жизнь?
Он пошел к аэродрому, и я слышал, как шуршит гравий у него под ногами. Я
хотел вернуться на виллу, но в этот момент вверху, в усеянном звездами
небе, вспыхнул огонек, и светящийся след растаял во мраке. Я подумал, что
это моя последняя августовская ночь на Земле.
Сегодня снова представился случай.
- Ты определишь толщину слоя газов в указанных на телекарте местах. Вот и
все.- Главный космик базы подошел к распределительным щитам, считая
разговор оконченным. Я всегда чувствовал себя неловко в его присутствии. Не
таких главных космиков показывают нам на видеотронных экранах. Те всегда
сдержанны, спокойны. Он же говорил нервно, в упор глядя на собеседника
своими огромными, живыми, темными глазами. Рассказывали, что он провел на
Европе большую часть жизни и знает тут каждый камень. Ему, пожалуй,
перевалило за восемьдесят, и я даже удивлялся, почему его еще не отозвали
на Землю. Наверно, трудно было найти человека, который бы принял на себя
его обязанности на этой висящей между пустотой и скалами базе и столько
знал о Европе, Юпитере и вообще о здешней жизни.
Я вышел из его кабинета и спустя минуту уже сидел в ракете с телекартой в
руке. Старт, полет, потом измерения, отнявшие не очень много времени, и
опять полет ко впадине. Я был тут уже несколько раз и так хорошо знал ее,
что мог бы с закрытыми глазами провести ракету среди окружающих гор.
Впадина выглядела точно так, как описал ее Ван Эйк. Обрывистые, почти
.отвесные скалы, доходящие до дна, которое было усыпано камнями, покрытыми
инеем замерзших газов. Уже в первый раз я заметил, что радиометр показывает
повышенную радиоактивность грунта. В остальном впадина ничем не отличалась
от десятков других, разбросанных по всей поверхности Европы.
Откровенно говоря, я уже ни на что не надеялся. Всякий раз неудача.
Постепенно я пришел к мысли о том, что у Ван Эйка, уставшего от
многочасового полета, были галлюцинации. Я дошел до того, что, кружа над
впадиной, смеялся сам над собой и над всей этой затеей. Обычно я кружил до
тех пор, пока у меня не кончались запасы топлива, и его едва хватало для
возвращения на базу. На этот раз только я сделал несколько десятков кругов,
как шум в динамике прекратился. Я невольно подумал о том, что меня вызывает
база, а когда понял, в чем дело,- У меня перехватило дыхание.
- О... нет, это невозможно,- голос был низкий, женский, такой, о котором
говорил Ван Эйк. Голос на минуту умолк, а потом докончил с отчаянием:-
Томми, спаси... мы погибаем...- Больше ничего. Я чувствовал, что так мог
кричать только человек, который видит надвигающуюся смерть.
Один поворот руля - грязно-серые и зеленоватые скалы пронеслись у меня
перед глазами, и я опустился почти на самое дно впадины. Полетел к центру и
оттуда начал раскручивать спираль. Если бы в котловине был кто-нибудь, я
обязательно заметил бы его. Но под корпусом проносились только камни,
покрытые белым инеем. И все-таки это не было галлюцинацией. Ведь я помнил
каждый звук, интонацию каждого слова, да и Ван Эйк слыщал то же.
1 2 3 4