Киели тут же отогнал от себя эту мысль: задерживать внимание на том, что тебе не подвластно, — пустые хлопоты, как сказал бы его дедушка.
Он вспомнил деда, Смешинку В Глазах. Дед последний говорил с ним, перед тем как Киели вышел на одинокую тропу, уводившую из родной деревни. Старик, как всегда, улыбался; Киели вообще не мог припомнить, чтобы улыбка когда-нибудь сходила с его лица. Дед прожил в горах почти восемьдесят лет, и лицо его теперь напоминало коричневую дубленую кожу, но, несмотря на все годы, проведенные под лучами солнца, клановая татуировка на его левой щеке по-прежнему не выцвела.
Мужественное лицо старика с глазками-буравчиками всегда обрамляла седая шевелюра до плеч. Киели пошел больше в деда, чем в отца: у обоих была кожа оливкового цвета, становившаяся летом темно-коричневой и никогда не обгоравшая на солнце, и в юности у деда тоже были волосы черные как вороново крыло. Деревенские жители поговаривали, что без чужака тут не обошлось; мол, в их семейство когда-то давно, несколько поколений тому назад, затесался невесть кто, ведь все оросини были светловолосыми.
Прощаясь, дедушка прошептал:
— Когда в день летнего солнцестояния сосуд с водой опустеет, помни: если боги до того момента не сообщили твоего имени, значит, тебе позволено выбрать его самому.
А потом старый вожак шутливо стиснул его в крепком объятии и вытолкнул на тропу. Другие мужчины деревни Кулаам смотрели на них издалека, улыбались и даже смеялись, радуясь предстоящему празднику, ведь пора, когда юноша обретает мужское имя, всегда сопровождается весельем.
Киели запомнил напутствие дедушки и теперь сомневался лишь, случалось ли какому-нибудь мальчишке действительно получить свое имя от богов. Взвесив на ладони сосуд, он решил, что воды ему не хватит и до полудня. Киели знал, что найдет воду, спустившись до середины тропы, где течет ручей, но он также знал, что для этого ему придется покинуть впадину, когда солнце будет в зените.
Он посидел тихонько, вспоминая родную деревню, — мысли проносились у него в голове, как пенистые гребешки по ручью. Потом он решил, что если ни о чем не думать, если не стараться изо всех сил найти свое видение, то оно придет само по себе. Он скучал по семье и хотел вернуться домой как можно скорее. Его отец, Лосиный Зов На Рассвете, был для него образцом для подражания — сильным, дружелюбным, добрым и решительным, бесстрашным в бою и нежным с детьми. Киели скучал по матери, Шепоту Ночного Ветра, и своей младшей сестренке, Милиане, но больше всего он тосковал по старшему брату, Солнечной Руке, который прошел через свой ритуал видения всего два года тому назад; когда он вернулся домой, оказалось, что у него сгорела на солнце вся кожа, если не считать бледного отпечатка собственной ладони, пролежавшей на груди весь день. Дедушка тогда еще пошутил, что Рука не первый мальчик, увидевший свое видение во сне. Рука всегда был добр со своими младшими братишкой и сестренкой. Он приглядывал за ними, когда мать уходила в поле собирать колоски, в лесу показывал им лучшие ягодные места. При воспоминании о тех ягодах, смешанных с медом и намазанных на теплый хлеб, у него потекли слюнки.
Праздник будет веселым, а мысль об угощении, поджидавшем его внизу, вызвала у Киели голодные спазмы. Когда он вернется, ему позволят сидеть в длинном доме вместе с мужчинами, а не торчать в круглом доме вместе с матерью, остальными женщинами и детьми. От этой мысли у него защемило в груди, ведь пение женщин, занимавшихся домашними делами, их смех и болтовня, сплетни и шутки были частью его жизни столько, сколько он себя помнил. Тем не менее он с гордостью предвкушал, как будет отныне проводить время среди мужчин клана.
Его снова охватила дрожь, но солнце продолжало светить, и мальчик, вздохнув, постарался расслабиться. Он вытянул онемевшие ноги, потом встал на колени и занялся костром. Несколько свежих веток занялись от тлеющих угольков, он подул на пламя, и оно разгорелось как следует. Когда воздух окончательно прогреется, он больше не будет заниматься костром, пусть тот погаснет сам по себе, но сейчас он наслаждался близким теплом.
Прислонившись спиной к скале, медленно согревавшейся на солнце, Киели сделал еще один глоток воды, после этого тяжело вздохнул и снова обратил взгляд на небо. «Ну где же это видение? — думал он. — Почему боги до сих пор не дали мне нового имени?»
Этому имени предстояло стать ключом к его на-ха-тах, тайной сути его существа, той самой, что известна только ему и богам. Люди будут знать его имя, ведь он сообщит его с гордостью, но никто не узнает, каково было его видение и что оно сказало ему о том месте, которое он займет в мире, о его миссии, предназначенной ему богами, или о его судьбе. Дедушка когда-то рассказывал, что очень немногие мужчины действительно разобрались в своем на-ха-тах, хотя сами этого не сознают. Видение — это лишь первый намек богов на то, что они предназначают этому мужчине. Иногда, рассказывал дедушка, задача очень проста — быть хорошим мужем и отцом, заботиться о благосостоянии деревни и всего народа, служить примером для других, и тогда, возможно, окажется, что его истинное предназначение в том, чтобы стать отцом для кого-то избранного, особенного, нарифа, но этот план становится ясен только спустя много лет после смерти мужчины.
Киели знал, что мог бы сказать ему дедушка в эту секунду: не нужно так волноваться, просто откинь все заботы и позволь богам довести до тебя их волю. Киели знал, что отец сказал бы то же самое, добавив лишь одно: чтобы охотиться, или держать совет в длинном доме, или быть хорошим мужем, для начала нужно научиться терпеть и слушать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105