- Стой, стой, ты куда же, леший! - заорал Брязга и тоже, вслед за
товарищем, заскользил вперед. - Эхх!..
Ермак всем телом навалился на вожжи и рванул с такой силой, что двое,
взрывая ногами землю, потянулись за ним, а Дударек и Степанка с гоготом
упали.
- Оборони, господи, глядите, добрые станичники, экова мерина родила
мать!
- Ну, сокол, потешил! Твоя сила взяла! - сконфуженно сказал Полетай.
- Сворачивай в нашу станицу: с таким и на татар, и на ногаев, и на турок,
и на край света не страшно идти! Айда к тагану, да ложку ему живей, браты!
И в самом деле, приспела пора хлебать уху: она булькала, кипела в
большом чугунном казане и переливалась через край на раскаленные угли.
Ермак расседлал коня, снял и сложил переметные сумы, умылся и уселся
на казачий круг.
Влажный и знобкий холодок - предвестник утра - потянул с Дона. Тысячи
разнообразных звуков внезапно рождались среди тишины в кустах, камышах, на
воде: то утка сонная крякнет, то зверушка пропищит, то в табуне жеребец
заржет, то внезапно треснет полешко в костре и, взметнув к небу искры,
снова горит ровным пламенем.
Усердно хлебали уху из общего котла. Брязга поднял голову и
внимательно поглядел на семизвездье Большой Медведицы.
- Поди уж за полночь, пора спать! - лениво сказал он, отложив ложку.
- И то пора, - согласился Степанка и предложил Ермаку: - Ты ложись у
огнища, а завтра ко мне в курень жалуй!
Почувствовал Ермак, что станичник поверил ему.
Улеглись у костра, который, как огненный куст, покачиваясь от
ветерка, озарял окрестность. Приятно попахивало дымком. Ласковым покоем и
умиротворением дышала степь. Ермак растянулся на ворохе свежей травы и
смотрел в глубину звездного неба. Беспокойные думы постепенно овладели им:
"Вот он добрался-таки до вольного края и сейчас лежит среди незнакомых
людей. И куда только занесет его судьба? Пустит ли он корни на новом
месте, на славном Дону, среди казачества, или его, как сухой быльник,
перекати-поле, понесет невесть куда, на край света, и сгинет он в злую
непогодь?"
Долго лежал он не смыкая глаз. Над Доном уже заколебался сизый туман
и на землю упала густая роса, когда он, подложив под голову седло, крепко
уснул.

Утром, на золотой заре, казак Степанка повел гостя в свой курень.
Пришлый шел молчаливо, с любопытством поглядывая кругом, за ним брел
оседланный послушный конь его с притороченными переметными сумами. Минули
осыпавшийся земляной вал, оставили позади ров, вот высокий плетень, а
вдали караульная вышка с кровлей из камыша. По скрипучим доскам ходит
часовой. По сторонам разбросанные в зелени избенки да землянки, как
сурковые норы. Ермак вхдохнул и подумал: "Эх, живут легко, просто, не
держатся за землю!"
Пересекли густые заросли полыни, а станицы, какой ее желал увидеть
Ермак, все не было.
- Где же она? - спросил он.
Казак улыбнулся и обвел рукой кругом:
- Да вот же она - станица Качалинская. Гляди!
Из бурьянов поднимались сизые струйки дымков, доносился глухой гомон.
- В землянках живем. Для чего домы? Казаку лишь бы добрый конь,
острая сабелька да степь широкая, ковыльная, - вот и все!
Степан свернул вправо: в зеленой чаще старых осокорей - калитка, за
ней вросшая в землю избушка.
- Вот и курень! - гостеприимно оповестил хозяин.
Ермак поднял глаза: под солнцем, у цветущей яблоньки, стояла девушка,
смуглая, тонкая, с горячим румянцем на щеках, и пристально глядела на
него. Гость увидел черные знойные глаза, и внезапное волнение овладело им.
- Кто это у тебя: дочь или женка? - пересохшим голосом спросил он
казака.
Степан потемнел, скинул баранью шапку, и на лбу у него обозначился
глубокий шрам от турецкого ятагана. Показывая на багровый рубец, волнуясь,
сказал:
- Из-за нее помечен. В бою добыл ясырку. А кто она - дочь или женка,
и сам не знаю. - Много тоски и горечи прозвучало в его голосе.
Ермак сдержанно улыбнулся и спросил:
- Как же ты не знаешь, кто она тебе? Не пойму!
Если бы гость не отошел в сторону и не занялся конем и укладками, то
увидел бы, как диковато переглянулись Степан и девка и как станичник
заволновался.
Не смея поднять глаза на девку, Ермак спросил ее имя. Стройная,
упругой походкой она прошла по избе и не отозвалась, за нее ответил
Степан:
- Уляшей звать. Как звали ранее - быльем поросло. Взял двоих: татарку
Сулиму и девку. Везла басурманка черноволосую в Кафу, к турецкому паше.
Эх, что и говорить...
Гость украдкой взглянул на ясырку. Девушка была хороша. Бронзовая шея
точеная и сама гибка, как лоза, а губы красные и жадные. Опять встретился
с нею взглядом и не мог отвести глаз. Сидел, словно оглушенный, и голос
Степана доносился до него, как затихающий звон:
- Уходили мы к морю пошарпать татарские да ногайские улусы. Трудный
был путь. Кровью мы, станичники, добывали каждый глоток воды в скрытых
колодцах, на перепутьях били турок. И вот на берегу, где шумели набегавшие
волны да кричали чайки, у камышей настигли янычар - везли Сулейману дар от
крымского Гирея. Грудь с грудью бились, порубали янычар, и наших легло
немало. Стали дуван дуванить, и выпали мне старая ясырка Сулима да
девушка, по обличью цыганка. Сущий волчонок, искусала всего, пока на коня
посадил... Одинок я был, а тут привез в курень сразу двух. Только Сулима
недолго прожила, сгасла как свеча, и оставила мне сироту - горе мое...
Степан смолк, опустил на грудь заметно поседевшую голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48