но мужчинам это, очевидно, нравится, и даже есть женщины, до такой степени подлаживающиеся к ним, что играют с ними в эту игру, — сама она никогда не дошла бы до этого. Но при этом мужчина знакомится с людьми и перестает замыкаться в себе, а м-сс Тьюлер № 2 была убеждена, что Эдварду-Альберту нельзя замыкаться в себе.
Можно будет купить хорошенький автомобильчик, и он научится водить его. Почему бы нет? И потом — он должен заняться своими делами более внимательно, чем делал это до сих пор. Он получит возможность улучшить свой перенапряженный бюджет путем экономии и подыскания подходящих закладов. Сможет подружиться с директором своего банка и использовать местные возможности. Если они поселятся возле большого приморского города, можно будет туда ездить — в кино и тому подобное, а Генри сможет посещать школу. И там есть врачи.
Эти перспективы, возникавшие перед ним из разрозненных замечаний второй м-сс Тьюлер, он в большинстве случаев приписывал своему воображению, развивал их и затем предъявлял ей — для неизменно почтительного одобрения. Они стали искать дом, который удовлетворил бы намеченным ею условиям, и нашли такой неподалеку от поля для гольфа в Кезинге, в двенадцати с половиной милях от Брайтхэмптона-на-взморье. Он стоял в ряду других таких же маленьких вилл, составлявших Проспект Утренней Зари, в основном совершенно одинаковых, но отличавшихся друг от друга формой оконных сводов, готической каменной кладкой, шиферной или черепичной крышей, красным кирпичом или белой штукатуркой, так что каждая имела до некоторой степени собственную индивидуальность.
Единообразие, скрадываемое индивидуальными отличиями, — в этом заключалась руководящая идея Кезингской компании по сдаче в аренду земельных участков. Главный директор ее, стремясь как-нибудь отойти от господствующих в поселково-строительной номенклатуре аллей, авеню, стритов, скверов и террас, услышал однажды о Невском проспекте и с решительностью гения ухватился за это название. Проспект Утренней Зари смотрел фасадами на восток, и сады позади вилл днем тонули в солнечном свете. Проспект Вечерней Зари, расположенный параллельно, тыл к тылу, был от него отделен зарослями тамарисков и кривыми соснами. Далее имелся Проспект Ла-Манша с хорошим видом на море, но слишком открытый ветрам, и Проспект Империи — без особых видов; затем Брайтхэмптонский Проспект и Проспект св.Андрея — с видом на поле для гольфа. Все дома были совершенно одинаковы, как поросята одного помета, но благодаря тщательным усилиям удалось избежать точного повторения.
Только в одном пункте воображение директора забрело слишком далеко: он нашел партию статуй, цоколей и решеток в псевдояванском стиле, предназначавшихся для некоего Восточного кафе в Брайтхэмптоне, которое так и не открылось за недостатком средств. Украшения эти продавались по бросовой цене, и он их приобрел. Этот счастливый случай возбудил его воображение до предела: он поспешил создать Небесный Проспект — название, которое многие солидные люди находили либо зловещим, либо кощунственным, — и, желая придать ему еще более восточный характер, поставил все дома на нем вкось, так что получилась не фронтальная линия, а уступчатая. В смысле населения Небесный Проспект никогда не мог сравняться со своими соседями. Он с самого начала привлекал нежелательный элемент — любителей игры на банджо, женщин в брюках, людей, зажигавших по ночам китайские фонарики и устраивавших пирушки при лунном свете, — легкомысленных, ненадежных квартирантов, которые причиняли агентам компании хлопоты в конце каждого месяца. Один из них расписал яванские цоколи самым непристойным образом. К счастью, Небесный Проспект находился в доброй полумиле от Проспекта Утренней Зари и, кроме того, Тьюлерам не нужно было ходить тем путем. До них только время от времени доносились по ночам музыкальные оргии, доставлявшие несравненно меньше беспокойства, чем крик коростелей за полем для гольфа.
У обитателей Проспекта Утренней Зари было много общих черт. Все они жили без забот. Их можно было разделить на две категории. К одной относились две молодые пары, приехавшие сюда ради солнца и воздуха, одна — потому что муж был туберкулезный, другая — потому что туберкулезом страдала жена. Обе были «со средствами». Общественное положение их оставалось неясным. Один из мужей занимался рисованием геометрических узоров для выложенных плитками полов, но мир еще не оценил по достоинству его искусство. Идея глубоко скрытой, невыясненной болезни понравилась Эдварду-Альберту, и, услыхав о своих будущих соседях, он заявил агенту, что его собственное здоровье тоже оставляет желать много лучшего. Во всяком случае, ему некоторое время нужно беречься.
— Врач не может в точности определить, что со мной, — пояснил он. — Но Лондон для меня — неподходящее место. Вот здесь у меня что-то неладно.
И он указал на верхнюю пуговицу жилета.
— Необходима осторожность.
За вычетом этих двух солнечно-воздушных случаев арендаторы были люди спокойные и уже в летах, обладавшие известным достатком. Их обслуживали более молодые жены или незамужние сестры; в каждой семье была какая-нибудь племянница и несколько человек детей. Обе категории в равной мере старались устранить из своего житья-бытья какое бы то ни было беспокойство. И все жители Проспекта, кроме одного человека с пробковой ногой да непризнанного художника, играли в гольф.
Клуб поселка располагал лишь небольшим полем, но на полпути между поселком и Брайтхэмптоном находилось поле Кезингского клуба, а дальше, у самого моря, Брайтхэмптонское городское поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104