Фенешанги уютно устроились на корме «Астериона», наблюдая за белым пенным следом, который оставлял корабль на морской глади.
Магнус и Номмо затеяли игру в прятки и теперь не отзывались. Не хотели открывать свои секреты раньше времени.
А Каэтана и император как-то незаметно очутились в ее каюте и уж совсем без всякого умысла заперли двери на щеколду. В каюте тут же стало жарко – не то от солнца, не то от кипящих страстей; во всяком случае, большая часть одежды стала совершенно лишней, а когда она улетела в дальний угол и забилась под кресло, выяснилось, что жалкие остатки уже просто неуместны, и от них избавились еще быстрее.
– Правильно, – произнес ворчливый голос в разгар особенно безумного поцелуя. – Никакой ответственности за судьбы мира, никакого внимания к ближнему. Прямо брачный период лягушек...
– Что это? – изумился Зу-Л-Карнайн.
– Это то самое сокровище, за которым мы ездили. Оно меня с ума сведет.
– Ничего подобного, – заявил Ниппи. – Просто полное безразличие к моей судьбе меня возмущает. Если бы мне завели какую-нибудь порядочную, в меру привлекательную перстениху, я бы молчал. Но мое скорбное, тоскливое одиночество заставляет меня вопиять... нет, вопиють... Да подскажите же!
– Вопить, – сказала Каэ.
– Вопить – это грубо. Подбери другое слово – о несправедливости, царящей в этом мире.
– Послушай, друг, – проникновенно сказал Зу. – Ты мне можешь не верить, это неважно. Но если ты еще станешь голосить, то я велю повернуть корабль назад, достигну Иманы, доберусь до храма Нуш-и-Джан и навеки похороню там один не в меру говорливый перстень; Понятно?
– Не посмеешь! – запальчиво ответил Ниппи. – Он не посмеет, правда? – не совсем уверенно осведомился он у Каэ.
– Вот в этом я как раз не уверена, – ответила она мурлыкающим голоском.
– Столько жертв и потерь ради того, чтобы кипящий страстями юнец соблазнял тебя в твоей каюте без помех?! Нет! Общественность молчать не станет...
– О боги! – сказала Каэ устало.
– Я тебя прошу как мужчина мужчину, – начал было Зу, но продолжения и не потребовалось.
– Давно бы так, – откликнулся Ниппи тихонько. – Что я, варвар какой? Что я, не понимаю, что вы сто лет не виделись? Молчу и засыпаю...
Воцарилась долгожданная тишина.
– Он всегда такой? – спросил аита.
– Бывает хуже, как сказал бы наш Бордонкай.
Наконец аита обнял возлюбленную, и на какое-то время все заботы и неприятности покинули их. Потому что в мире, где безраздельно правит любовь, всему остальному как-то не находится места.

В далеком северном Гандинагаре выпал первый снег. Он лежал ослепительный, бело-голубой, сверкающий, и холодное небо висело над ним в задумчивости. Оно было похоже на тонкую корочку льда, застывшую за ночь на лужице.
Шпили и флаги замка Акьяб упирались в него, будто хотели пронзить небесный свод, но это им не удавалось. Только крохотные, тончайшие облачка изредка цеплялись за верхушки башен и некоторое время жалобно трепетали на пронизывающем ветру.
В спальне урмай-гохона было тихо-тихо. Молчаливый легко посапывал, распластавшись на грубых простынях, укрытый шкурами. В его сне явно что-то происходило, потому что то и дело напрягались огромные мышцы и выражение лица все время менялось. Но урмай-гохон впервые спал спокойно и не просыпался среди ночи с криком – уже одно это лекарь и шаман сочли добрым знаком.
В камине потрескивали поленья. Верные багара расположились полукругом у дверей опочивальни урмай-гохона, готовые умереть за него. Но вокруг было тихо, спокойно и немного печально, как бывает короткими зимними днями, когда сама природа грустит по несбыточному.
Урмай-гохону снился невиданный сон. Ярко-желтый берег усыпан крупным песком; волны лазурного – такого яркого, что глазам больно – моря с шуршанием накатываются на него, до блеска отшлифовывая раковины и камешки.
Над водой нависает терраса огромного дворца. Легкие колонны поддерживают серебряную крышу; мраморные плиты сохраняют прохладу, и в благодатной тени вьются цветные мотыльки.
Повсюду стоят воины в красных плащах и легких безрукавках. Это не охрана и не солдаты – это рыцари какого-то особенно древнего и могучего ордена. Урмай-гохон знает это, хотя и не может понять откуда.
В тени, повернувшись лицом к морю, сидит человек. Как он сам, так и все вещи, что окружают его, приводят урмай-гохона в состояние удивления. Многое ему хочется запомнить навсегда. Многое – повторить в собственной жизни. Потому что странным образом Молчаливый и присутствует на этой террасе целиком, весь, без остатка, и понимает, что спит, лежа в своей опочивальне в замке Акьяб.
Человек худ, смугл, волосы у него такие же черные, как и у урмай-гохона, но они короче острижены и едва доходят до плеч. На человеке легкая безрукавка из черного шелка, который удивительно сочетается с цветом волос и загара, однако Молчаливый почему-то думает, что и любой другой цвет подошел бы этому удивительному мужчине.
Толпящиеся вокруг слуги разряжены богаче и роскошнее, чем этот человек. На груди его висит странный предмет из зеленого золота, а на пальце урмай-гохон видит сапфировое кольцо.
Смуглокожий сидит на троне в виде огромного человеческого черепа, вырезанном из кости. Трон весь украшен драгоценными камнями и сверкает на солнце, соревнуясь с безбрежным морским простором.
Еще Молчаливый видит четырех удивительных существ. Кожа у них темно-шоколадная, а волосы ослепительно белые. Синие глаза делают их совершенно прекрасными, но урмай-гохон быстро забывает о них.
Наконец сидящий на троне человек поворачивается к нему, и тут же все исчезает в голубой дымке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141