- Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином... или разносчиком ... или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?
- То-то и есть, - начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан - и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался ... - В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа - по его словам... словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.
- Разве ты хочешь сейчас идти... начинать? - с живостью спросила Марианна.
- Да; я попытаюсь; хотя... по-настоящему...
- Счастливец! - перебила Марианна.
- Этот Павел какой-то удивительный, - продолжал Нежданов. - Все-то он знает, так тебя глазами насквозь и нижет; а то вдруг такое скорчит лицо, словно он ото всего в стороне и ни во что не мешается! Сам услуживает, а сам все подсмеивается. Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает. А за Соломина и в огонь и в воду готов.
- И Татьяна тоже,- промолвила Марианна. - Отчего это ему люди так преданы?
Нежданов не отвечал.
- Какие книжки принес тебе Павел? - спросила Марианна.
Да... обыкновенные. "Сказка о четырех братьях"... Ну, еще там... обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше.
Марианна тоскливо оглянулась.
- Но что ж это Татьяна? Обещала, что придет ранехонько ...
- А вот она и я, - проговорила Татьяна, входя в комнату с узелком в руке. Она стояла за дверью и слышала восклицание Марианны.
- Успеете еще... вот невидаль!
Марианна так и бросилась ей навстречу,
- Принесли?
Татьяна ударила рукой по узелку.
- Все тут... в полном составе... Стоит только примерить ... да и ступай щеголять - народ удивлять!
- Ах, пойдемте, пойдемте, Татьяна Осиповна, милая.
Марианна увлекла ее в свою комнату.
Оставшись один, Нежданов прошелся раза два взад и вперед какой-то особенной, шмыгающей походкой (он почему -то воображал, что мещане именно так ходят), понюхал осторожно свой собственный рукав, внутренность фуражки - и поморщился; посмотрел на себя в маленькое зеркальце, прикрепленное на стене возле окна, и помотал головою: очень уж он был неказист. ("А впрочем, тем лучше", - подумал он.) Потом он достал несколько брошюр, запихнул их себе в задний карман и произнес вполголоса: "Што ш... робята... иефто... ничаво... потому шта"... "Кажется, похоже, - подумал он опять, - да и что за актерство! за меня мой наряд отвечает". И вспомнил тут Нежданов одного ссыльного немца, которому нужно было бежать через всю Россию, а он и по-русски плохо говорил; но благодаря купеческой шапке с кошачьим околышем, которую он купил себе в одном уездном городе, его всюду принимали за купца - и он благополучно пробрался за границу.
В это мгновенье вошел Соломин.
- Ага! - воскликнул он, - окопировался! Извини, брат: в этом наряде нельзя же тебе "вы" говорить.
- Да сделайте... сделай одолжение... я и то хотел тебя просить.
- Только рано уж больно; а то разве вот что: приобыкнуть желаешь. Ну, тогда - ничего. Все-таки подождать нужно: хозяин еще не уехал. Спит. - Я попозже выйду, - отвечал Нежданов, - похожу по окрестностям, пока получится какое распоряжение.
- Резон! Только вот что, брат Алексей... ведь так я говорю: Алексей?
- Алексей. Если хочешь: Ликсей, - прибавил, смеясь, Нежданов.
- Нет; зачем пересаливать. Слушай: уговор лучше денег. Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь, - только в фабрике - ни-ни!
- Отчего же?
- Оттого, во-первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика все-таки - его; в-третьих, у нас кое-что началось - школы там и прочее... Ну - ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, - я не препятствую; а фабричных моих не трогай.
- Осторожность никогда не мешает... ась? - с язвительной полуусмешкой заметил Нежданов.
Соломин широко улыбнулся, по-своему.
- Именно, брат Алексей; не мешает никогда. Но кого это я вижу? Где мы?
Эти последние восклицания относились к Марианне, которая в ситцевом, пестреньком, много раз мытом платьице, с желтым платочком на плечах, с красным на голове, появилась на пороге своей комнаты. Татьяна выглядывала из-за ее спины и добродушно любовалась ею. Марианна казалась и свежей и моложе в своем простеньком наряде: он пристал ей гораздо больше, чем долгополый кафтан Нежданову.
- Василий Федотыч, пожалуйста, не смейтесь, - взмолилась Марианна - и покраснела как маков цвет.
- Ай да парочка! - воскликнула меж тем Татьяна и в ладоши ударила. Только ты, мой голубчик, паренек, не прогневись: хорош ты, хорош, а против моей молодухи - фигурой не вышел.
"И в самом деле она прелесть, - подумал Нежданов, - о! как я ее люблю!"
- И глянь-ка, - продолжала Татьяна, - колечками со мной поменялась. Мне дала свое золотое, а сама взяла мое серебряное.
- Девушки простые золотых колец не носят, - промолвила Марианна.
Татьяна вздохнула.
- Я вам его сохраню, голубушка; не бойтесь.
- Ну, сядьте, сядьте оба, - начал Соломин, который все время, наклонив несколько голову, глядел на Марианну, - в прежние времена, вы помните, люди всегда саживались, когда в путь-дорогу отправлялись. А вам обоим дорога предстоит длинная и трудная.
Марианна, все еще красная, села; сел и Нежданов; сел Соломин... села, наконец, и Татьяна на "тычке", то есть на стоявшее стоймя толстое полено. Соломин посмотрел по очереди на всех:
Отойдем да поглядим.
Как мы хорошо сидим...
промолвил он, слегка прищурясь, и вдруг захохотал, да так славно, что не только никто не обиделся, а, напротив, всем очень стало приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90