Они вышли со двора на дорогу - и не успели пройти и двадцати шагов, как увидели приходского священника, в подоткнутой рясе, пробиравшегося восвояси, в так называемую "поповскую слободку". Калломейцев немедленно отделился от своих двух товарищей и, твердыми, большими шагами подойдя к священнику, который никак этого не ожидал и несколько оробел, - попросил его благословения, звучно поцеловал его потную красную руку и, обернувшисъ к Соломину, бросил ему вызывающий взгляд. Он, очевидно, знал про него "кое-что" и хотел показать себя и "нос наклеить" ученому проходимцу.
- C'est une manifestation, mon cher? - процедил сквозь зубы Сипягин.
Калломейцев фыркнул.
- Oui, mon cher, une manifestation necessaire par le temps qui court!
Они пришли на фабрику. Их встретил малоросс, с громаднейшей бородой и фальшивыми зубами, заменивший прежнего управляющего, немца, которого Сипягин окончательно прогнал. Этот малоросс был временной; он явно ничего не смыслил и только беспрестанно говорил: "ото..." да "байдуже" - и все вздыхал.
Начался осмотр заведения. Некоторые фабричные знали Соломина в лицо и кланялись ему. Одному он даже сказал: "А, здравствуй, Григорий! Ты здесь?" Он скоро убедился, что дело велось плохо. Денег было потрачено пропасть, да без толку. Машины оказались дурного качества; много было лишнего и ненужного, много нужного недоставало. Сипягин постоянно заглядывал в глаза Соломину, чтобы угадать его мнение, делал робкие запросы, желал узнать, доволен ли он, по крайней мере, порядком? Порядок-то есть, - отвечал Соломин, - но может ли быть доход - сомневаюсь.
Не только Сипягин, даже Калломейцев чувствовал, что Соломин на фабрике как дома, что ему тут все известно и знакомо до последней мелочи, что он тут хозяин. Он клал руку на машину, как ездок на шею лошади; тыкал пальцем колесо - и оно останавливалось или начинало вертеться; брал на ладонь из чана немного того месива, из которого выделывается бумага, - и оно тотчас показывало все свои недостатки. Соломин говорил мало, а на бородатого малоросса даже не глядел вовсе; молча вышел он также из фабрики. Сипягин и Калломейцев отправились вслед за ним. Сипягин не велел никому провожать себя... даже ногою топнул и зубом скрипнул! Очень он был расстроен, - Я по вашей физиономии вижу, - обратился он к Соломину, - что вы моей фабрикой недовольны, и я сам знаю, что она у меня в неудовлетворительном состоянии и не доходна; однако, собственно... вы, пожалуйста, не церемоньтесь... Какие ее важнейшие погрешности? И что бы сделать такое, дабы улучшить ее?
Писчебумажное производство не по моей части, - отвечал Соломин, - но одно могу сказать вам: промышленные заведения - не дворянское дело.
- Вы считаете эти занятия унизительными для дворянства ? - вмешался Калломейцев.
Соломин улыбнулся своей широкой улыбкой.
- О нет! Помилуйте! Что тут унизительного? Да если б и было что подобное дворянство ведь этим не брезгает.
- Как-с? Что такое-с?
- Я хочу только сказать, - спокойно продолжал Соломин, - что дворяне не привыкли к этого рода деятельности. Тут нужен коммерческий расчет; тут все надо поставить на другую ногу; выдержка нужна. Дворяне этого не соображают. Мы и видим сплошь да рядом, что они затевают суконные, бумажные и другие фабрики, а в конце концов - кому все эти фабрики попадают в руки? Купцам. Жаль; потому купец - та же пиявка; а только делать нечего.
- Послушать вас, - вскричал Калломейцев, - дворянам нашим недоступны финансовые вопросы!
- О, напротив! дворяне на это мастера. Концессию на железную дорогу получить, банк завести, льготу какую себе выпросить или там что-нибудь в таком роде - никто на это, как дворяне! Большие капиталы составляют.
Я именно на это намекал - вот когда вы изволили рассердиться. Но я имел в виду правильные промышленные предприятия; говорю - правильные, потому что заводить собственные кабаки да променные мелочные лавочки, да ссужать мужичков хлебом и деньгами за сто и за полтораста процентов, как теперь делают многие из дворян владельцев, - я подобные операции не могу считать настоящим финансовым делом.
Калломейцев ничего не ответил. Он принадлежал именно к этой новой породе помещиков-ростовщиков, о которой упомянул Маркелов в последнем своем разговоре с Неждановым, и он был тем бесчеловечнее в своих требованиях, что лично с крестьянами дела никогда не имел - не допускать же их в свой раздушенный европейский кабинет! - а ведался с ними через приказчика. Слушая неторопливую, как бы безучастную речь Соломина, он весь внутренно закипал... но промолчал на этот раз, и только одна игра мускулов на щеках, произведенная стиснутием челюстей, изобличала то, что в нем происходило.
- Однако позвольте, позвольте, Василий Федотыч, - заговорил Сипягин, все, что вы нам излагаете, было совершенно справедливо в прежние времена, когда дворяне пользовались... совсем другими правами и вообще находились в другом положении.
Но теперь, после всех благодетельных реформ, в наш промышленный век, почему же дворяне не могут обратить свое внимание, свои способности наконец, на подобные предприятия? Почему же они не могут понять того, что понимает простой, часто даже безграмотный купец? Не страдают же они недостатком образованности - и даже можно с удостоверительностью утверждать, что они в некотором роде представители просвещения и прогресса!
Очень хорошо говорил Борис Андреевич; его красноречие имело бы большой успех где-нибудь в Петербурге - в департаменте или даже повыше, но на Соломина оно не произвело никакого впечатления.
- Не могут дворяне этими делами орудовать, - повторил он.
- Да почему же? почему? - чуть не закричал Калломейцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90