Они безусловно побеждены, но надо иметь снисхождение и соблюдать законы гостеприимства. Уловив паузу, когда Палавин набивал трубку, она плавно переключила разговор:
— Кстати, вот Сережа заговорил об искусстве… Вы не видели, как Гарик сделал Леночкин портрет?
Никто не видел, и все выразили желание немедленно увидеть.
— Альбина Трофимовна! Прошу вас! — умоляюще заговорил Гарик. — Это же не готовая вещь, эскиз… Ну я вас прошу!
Но Альбина Трофимовна была неумолима и сейчас же принесла из соседней комнаты нарисованный пером портрет Лены в деревянной рамочке.
— Не правда ли, очень удачно? — сказала она, поднося портрет к лампе. — Особенно нижняя часть лица. Не правда ли?
Все закивали, и Палавин авторитетно высказался:
— Недурно. Хотя и видно, что вещь не закончена.
— В жизни, конечно, Лена лучше, — сказал молчаливый летчик, впервые поднявшись с дивана.
— Так ведь то в жизни, Николай! — сказала Альбина Трофимовна улыбаясь. — Ты забываешь, что в жизни все лучше! Не правда ли?
И все согласились с Альбиной Трофимовной и тоже улыбнулись. Вадим посмотрел на художника, который стоял в стороне, несчастно покраснев и закусив губы, и подумал, что он, должно быть, неплохой и добрый парень.
— У нас здесь столько талантов, — сказала Альбина Трофимовна. — Сережа пишет, Гарик музыкант и художник. Вадим будет ученым…
— Вадим тоже прекрасно рисует, — сказала Лена. — Может, даже лучше Гарика!
— Вот чудесно! Тася танцует, Леночка поет немножко, Мак, я слышала, увлечен шашками. А Николай у нас физкультурник, борец…
— Не борец, а десятиборец, тетя Бина, — сказал летчик, усмехнувшись. — Ты все такая же невежда в спорте.
— Откуда же мне знать это, Коля? Одним словом, у нас Олимп, собрание муз. Не правда ли? Можно устраивать интересные вечера, концерты. Наша квартира в полном вашем распоряжении — пожалуйста, веселитесь, никто вам не помешает. Отец с утра до ночи на работе…
«Это заметно», — подумал Вадим.
— …да и он ничего против не будет иметь. Он очень любит молодежь. Серьезно! Можно ведь устроить литературный вечер. Сережа почитает свои стихотворения, пьесы…
— Мама, он пишет повесть.
— Тем лучше. Повести воспринимаются на слух еще лучше, чем пьесы. Очень интересно! Надо уметь себя развлекать. Неужели нельзя веселиться без вина?
— Что вы, что вы, Альбина Трофимовна! — театрально ужаснулся Палавин. — Мы его и в рот не берем.
— Я-то знаю, как вы не берете, Сережа! — сказала Альбина Трофимовна многозначительно. — В этом я имела случай убедиться. Так что же — вам не нравится мое предложение?
— Нет, я как раз присоединяюсь! Целиком и полностью, — сказал Палавин. — Мак может провести сеанс одновременной игры в шахматы, Белов расскажет что-нибудь о русском сентиментализме. Я — за! А вы, девушки?
Девушки засмеялись и сказали, что они тоже «за». Альбина Трофимовна погрозила Палавину пальцем.
— Сережа, бросьте шутить! Нельзя шутить целый вечер.
— Мама, и нельзя поучать всех целый вечер! — сказала Лена. — Тебе как что-нибудь придет в голову, никому нет покоя. Гарик, сыграйте нам что-нибудь, а? Сыграйте Бетховена, вы же любите!
Гарик послушно сел за рояль. Он играл бурно, содрогаясь всем телом, и двигал челюстью, словно беззвучно лаял. Это продолжалось довольно долго, и все слушали молча и терпеливо, с углубленно задумчивыми лицами. Вадима вдруг тронул за рукав Мак и поманил пальцем. Они незаметно вышли в коридор.
— Вадим, как ты думаешь: ничего, если я уйду? — спросил Мак шепотом.
— Как уйдешь? — удивился Вадим. — Не прощаясь?
— Нет, с Леной я попрощаюсь. Да… Ведь это скучно, ты не находишь?
Вадим, улыбнувшись, кивнул.
— И вообще все это… как-то… — Мак умолк в замешательстве и вздохнул. — Все это как-то не так. Обидно, понимаешь…
— Понимаю, — сказал Вадим, уже внимательно глядя на Мака.
— Да, — сказал Мак и опустил голову. — Мне с самого начала не понравился этот Ноев ковчег. Гарик из консерватории, Марик из обсерватории, и еще кто-то, и еще… Главное, один Гарик пришел. А зачем я? Неужели нельзя прямо сказать?
— Что прямо сказать?
— Ну… не нужен, мол. И — долой.
Помолчав, он проговорил тихо и с удивлением:
— И кто — Палавин! Ведь он же… соломенный какой-то. Неужели она не понимает? Нет. И не поймет. Нет! — Мак убежденно тряхнул головой. — Зато я понял. Она сама такая. — Мак неуверенно взглянул на Вадима. Вадим нахмурился и отвел глаза. — И хоть я вижу ее, понимаю, а… больно, Вадим. Если ты любил когда-нибудь, Вадим, ты должен понять. Страшно, когда не любят, но еще страшней, когда видишь вдруг, что ты сам себя обманул. Все, что ты создавал в душе, тайно любовался, с каждым днем украшал чем-то новым, прекрасным, — все рушится вдруг, все, все… — Мак усмехнулся. — Что я говорю? Тебе, наверно, смешно… Я выпил немножко. Все будет хорошо. А ты не любил ее, я знаю. Никогда. Ты ведь умный мужик. А я… ну… я пошел. Уже по дому соскучился.
Мак как-то беспомощно, виновато посмотрел своими близорукими глазами на Вадима, сжал ему руку изо всех сил и быстро пошел к вешалке.
— Постой! — сказал Вадим. — Ты же хотел с Леной попрощаться?
— Ах да! Ну, вызови ее…
Мак ушел.
В большой комнате продолжался музыкальный вечер. Потом потанцевали немного и гости начали расходиться. Исчезли две девушки, попрощался летчик и ушел в соседнюю комнату спать. Он был ленинградским гостем в доме у Медовских.
Когда Вадим уже решил откланяться — было около двенадцати, — в гостиную вошел невысокий, широкоплечий мужчина, с круглой, совершенно серебряной головой и такими же, как у Лены, карими глазами.
— Папка! — воскликнула Лена радостно. — Ты сегодня так рано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137