ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Я себя реализовал, я удачный человек! А вы все в России с ума посходили, все с комплексами, все эти мамашки и папашки: сына в университет, чтобы учился! Дерьмо! И ты тоже: наука, наука. Ты бы лучше пошел в схемотехнике разобрался, тоже бы спаял коробку и продавал ее. У тебя все получится, я же вижу. И тоже будешь счастлив безо всякой Нобелевской премии!
Этой ночью холодный огонек снова разгорелся внутри, и мне приснилось, что в сборочном зале ходит Эйнштейн с курчавой шевелюрой, в потертом свитере и стоптанных туфлях, совершенно не вписывающихся в Пусиковскую униформу, грустно копающийся в жужжащих серых ящиках и втыкающий в них кабели. Я обомлел и с какой-то болью в сердце подумал: «И он тоже». Вдруг рядом появился Ефим. Все происходило как будто в замедленном темпе.
«Идиот!» — говорил Ефим и показывал пальцем в сторону Эйнштейна. — «Неудачник!» — громко кричал он, и Эйнштейн втягивал голову в плечи и склонялся над развороченной коробкой. Ефим выпячивал нижнюю губу и злорадствовал: «Посмотри на него, одевается, как бездомный, штаны какие-то вытертые. Садист!». Ефим разводил руками. Внутри у меня все протестовало, я пытался возразить Ефиму, но язык не ворочался, и грустный основоположник теории относительности тщательно укладывал провода в большой ящик.
Я еще не догадывался о том, что мой сон был пророческим.
Глава 13. Академик
Прямой, широкий и светлый бывший Ленинский, а ныне уже кто его разберет какой, проспект пронизывал Москву, как стрела. По обеим сторонам его тянулись многоэтажные сталинской постройки дома, иногда запущенные, частью заново отремонтированные и массивными бельэтажами своих отштукатуренных балконов напоминавшие о прошедших временах, когда все в государстве было массивным, централизованным и упорядоченным.
Когда-то, Бог ты мой, было это все или не было, ранним прохладным утром из глубоких подъездов этих домов выходили молодые курсанты с голубоватыми погонами и иезуитским взглядом, обрюзгшие генералы в грязно-зеленоватых мундирах, украшенных орденскими планками и погонами, их полные жены в вычурных платьях, профессора в черных пиджаках и подрастающие нигилисты-шестидесятники, долговязые, худые и прожорливые, вечно жующие бутерброды и читающие «Новый мир». За высокопоставленными советскими специалистами и военначальниками подкатывали «Чайки» и «Волги», жители рангом поменьше спешили к метро или толкались, пытаясь пробиться сквозь толпу к подножкам утренних, промытых троллейбусов, снующих как жуки взад и впред по проспекту мимо прохладных, тенистых витрин магазинов Гастроном с рядами белых бутылок из-под кефира, фальшивыми гипсовыми сырами и связками колбас.
Все это было в далеком прошлом. Тени бывших высокопоставленных обитателей домов сталинской постройки тускнели, из темных подъездов со стойким запахом кошачьей мочи бочком выходили старухи, одетые в обшарпанные старые пальто и закутанные в подобие меховых платков, ковыряли палками снег и, щурясь, смотрели вверх на яркое зимнее солнце. Уже давно не подъезжали к подъездам «Чайки» и «Волги», а по площади Гагарина носились мерседесы и джипы, набитые странными типами, напоминающими гибрид первых секретарей райкомов с лидерами сицилийской мафии.
Проспект катился от Каменного моста мимо знаменитого серого дома правительства, казалось, еще хранящего память о ночных вызовах в Кремль и драмах, разыгрывавшихся в его стенах, мимо широкой бывшей Октябрьской площади, Первой Градской больницы и площади Гагарина с металлической иглой-шпилем, на юг, оставляя в стороне Нескучный сад и старый особняк Президиума Академии наук, корпуса академических институтов, гордую неоновую надпись «Атом на службе социализма» и магазин «Изотопы». Проспект уходил все дальше и дальше, минуя справа шпиль университета и, наконец, сливаясь с перелесками и новостройками у самой окружной дороги.
Академик вошел в свой кабинет и посмотрел в окно на сосны, покрытые белоснежными сугробами, голубое прояснившееся небо, соседний корпус, проглядывающий сквозь сосновую рощицу, наполовину заваленные снегом фонари, стоящие по сторонам пешеходной дорожки. Лучи солнца били в длинные стеллажи с книгами, освещали горы бумаг, лежащих на столе, пузырьки, колбы, пробирки с порошками и нагромождение блестящих кристаллов.
Настроение у него было хорошее, всего вчера наконец удался замечательный и давно задуманный эксперимент. Результат оказался неожиданным, и разрозненные факты постепенно начинали складываться в цепочку, стройную, изящную последовательность логических выводов и расчетов.
Он вспомнил свою молодость, Ленинград, ставший теперь снова Санкт-Петербургом, великих лысоватых столпов науки и учителей в черных костюмах, измазанных мелом, деревянные лакированные кафедры, столы, покрытые зеленым сукном, бумаги, серый простор Невы и чуть сладковатый запах старого дерева. Свежесть, золотой век науки, только что создавшей квантовую механику и атомную бомбу. Какие люди ходили по этим коридорам и читали им лекции! Гиганты, непонятно каким образом пережившие революцию, голод и террор, рафинированные интеллигенты, с безукоризненно чистым, дореволюционным русским языком, с широчайшим кругозором, профессионалы, дотошные и цепкие, преданные своей профессии, мелкие осколки старой элитарной России. Они несли свои знания и потенциал им, молодым, следующему поколению, сами постепенно уходя в небытие и вымирая один за другим.
Парадоксально, расцвет науки приходился на годы жесточайшего террора, колоссальных лишений народа и чисток интеллигентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Этой ночью холодный огонек снова разгорелся внутри, и мне приснилось, что в сборочном зале ходит Эйнштейн с курчавой шевелюрой, в потертом свитере и стоптанных туфлях, совершенно не вписывающихся в Пусиковскую униформу, грустно копающийся в жужжащих серых ящиках и втыкающий в них кабели. Я обомлел и с какой-то болью в сердце подумал: «И он тоже». Вдруг рядом появился Ефим. Все происходило как будто в замедленном темпе.
«Идиот!» — говорил Ефим и показывал пальцем в сторону Эйнштейна. — «Неудачник!» — громко кричал он, и Эйнштейн втягивал голову в плечи и склонялся над развороченной коробкой. Ефим выпячивал нижнюю губу и злорадствовал: «Посмотри на него, одевается, как бездомный, штаны какие-то вытертые. Садист!». Ефим разводил руками. Внутри у меня все протестовало, я пытался возразить Ефиму, но язык не ворочался, и грустный основоположник теории относительности тщательно укладывал провода в большой ящик.
Я еще не догадывался о том, что мой сон был пророческим.
Глава 13. Академик
Прямой, широкий и светлый бывший Ленинский, а ныне уже кто его разберет какой, проспект пронизывал Москву, как стрела. По обеим сторонам его тянулись многоэтажные сталинской постройки дома, иногда запущенные, частью заново отремонтированные и массивными бельэтажами своих отштукатуренных балконов напоминавшие о прошедших временах, когда все в государстве было массивным, централизованным и упорядоченным.
Когда-то, Бог ты мой, было это все или не было, ранним прохладным утром из глубоких подъездов этих домов выходили молодые курсанты с голубоватыми погонами и иезуитским взглядом, обрюзгшие генералы в грязно-зеленоватых мундирах, украшенных орденскими планками и погонами, их полные жены в вычурных платьях, профессора в черных пиджаках и подрастающие нигилисты-шестидесятники, долговязые, худые и прожорливые, вечно жующие бутерброды и читающие «Новый мир». За высокопоставленными советскими специалистами и военначальниками подкатывали «Чайки» и «Волги», жители рангом поменьше спешили к метро или толкались, пытаясь пробиться сквозь толпу к подножкам утренних, промытых троллейбусов, снующих как жуки взад и впред по проспекту мимо прохладных, тенистых витрин магазинов Гастроном с рядами белых бутылок из-под кефира, фальшивыми гипсовыми сырами и связками колбас.
Все это было в далеком прошлом. Тени бывших высокопоставленных обитателей домов сталинской постройки тускнели, из темных подъездов со стойким запахом кошачьей мочи бочком выходили старухи, одетые в обшарпанные старые пальто и закутанные в подобие меховых платков, ковыряли палками снег и, щурясь, смотрели вверх на яркое зимнее солнце. Уже давно не подъезжали к подъездам «Чайки» и «Волги», а по площади Гагарина носились мерседесы и джипы, набитые странными типами, напоминающими гибрид первых секретарей райкомов с лидерами сицилийской мафии.
Проспект катился от Каменного моста мимо знаменитого серого дома правительства, казалось, еще хранящего память о ночных вызовах в Кремль и драмах, разыгрывавшихся в его стенах, мимо широкой бывшей Октябрьской площади, Первой Градской больницы и площади Гагарина с металлической иглой-шпилем, на юг, оставляя в стороне Нескучный сад и старый особняк Президиума Академии наук, корпуса академических институтов, гордую неоновую надпись «Атом на службе социализма» и магазин «Изотопы». Проспект уходил все дальше и дальше, минуя справа шпиль университета и, наконец, сливаясь с перелесками и новостройками у самой окружной дороги.
Академик вошел в свой кабинет и посмотрел в окно на сосны, покрытые белоснежными сугробами, голубое прояснившееся небо, соседний корпус, проглядывающий сквозь сосновую рощицу, наполовину заваленные снегом фонари, стоящие по сторонам пешеходной дорожки. Лучи солнца били в длинные стеллажи с книгами, освещали горы бумаг, лежащих на столе, пузырьки, колбы, пробирки с порошками и нагромождение блестящих кристаллов.
Настроение у него было хорошее, всего вчера наконец удался замечательный и давно задуманный эксперимент. Результат оказался неожиданным, и разрозненные факты постепенно начинали складываться в цепочку, стройную, изящную последовательность логических выводов и расчетов.
Он вспомнил свою молодость, Ленинград, ставший теперь снова Санкт-Петербургом, великих лысоватых столпов науки и учителей в черных костюмах, измазанных мелом, деревянные лакированные кафедры, столы, покрытые зеленым сукном, бумаги, серый простор Невы и чуть сладковатый запах старого дерева. Свежесть, золотой век науки, только что создавшей квантовую механику и атомную бомбу. Какие люди ходили по этим коридорам и читали им лекции! Гиганты, непонятно каким образом пережившие революцию, голод и террор, рафинированные интеллигенты, с безукоризненно чистым, дореволюционным русским языком, с широчайшим кругозором, профессионалы, дотошные и цепкие, преданные своей профессии, мелкие осколки старой элитарной России. Они несли свои знания и потенциал им, молодым, следующему поколению, сами постепенно уходя в небытие и вымирая один за другим.
Парадоксально, расцвет науки приходился на годы жесточайшего террора, колоссальных лишений народа и чисток интеллигентов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127