Ладно, хорошо, спасибо. Андерхиллы просили меня остаться на ночь, так что тебе не придется встречать утренний поезд... Роб? Он вопросительно взглянул. – Ты слышал что-нибудь о Френсисе?– Ни полслова. Но ты знаешь Френсиса. Он не пишет писем, не слушает радио и вообще он не такой, как все. Помню, он как-то сказал, что у него есть свои средства связи и ему их хватает.Я посмотрела на него.– Он так говорил? И что он имел в виду, как ты думаешь?Роб безразлично пожал плечами:– Наверное, свою поэзию. Его стихи хоть получше, чем эта белиберда?– Какая? А, да... то есть не знаю. Я в них ни слова не понимаю. – Я взяла свою пустую кружку и кружку Роба с камина. – Хоть бы он объяснил все это. У меня смутное подозрение, что он может кое-что прояснить.Роб встал.– Ну, я лучше пойду. Спасибо за кофе.– На здоровье. Близнецы в Бристоле, так что можешь ночью обо мне не беспокоиться.– Да. Но если можно, я бы все же осмотрел засов у тебя на двери. Я его ни разу не проверял. Хочешь, оставлю тебе Брана?– Нет, не стоит. Он будет выть всю ночь. Обещаю запереть окна и двери, и к тому же у меня есть телефон.В такое время, думала я, пока Роб ходил осматривать черный ход, можно было бы воспользоваться моим тайным каналом. Но его больше нет. Больше не с кем связываться... Закончив свою инспекцию, Роб вернулся.– Вроде бы все в порядке. Ты будешь в безопасности. Ну, я пошел. Спокойной ночи, Бриони.– Спокойной ночи. И знаешь, Роб...– Что?– Спасибо за все.Он улыбнулся:– Не за что. Спокойной ночи.Когда Роб ушел, а Бран, как обычно, побежал за ним по пятам, я заперла дверь и задвинула засов, чувствуя себя дурочкой. Что бы ни случилось, что бы он ни думал, это по-прежнему было родное мне место, а люди, о которых мы говорили, были моими троюродными братьями. А один из них, несмотря на все подозрения, по-прежнему мог быть моим тайным другом.Но я заперла на засов заднюю дверь и проверила задвижки на окнах, потом взяла Брука, поднялась по узкой лесенке и положила его под подушку.Я проснулась с чувством, что видела прекрасный и знакомый сон. Там был пляж – длинный-длинный берег с золотым песком, простиравшийся сколько хватало глаз. И еще дальше. На девяносто миль... Почему я решила, что на девяносто миль? За пляжем были дюны, светлый песок с высоким тростником, раскачивающимся на ветру. С запада на берег в вечном ритме накатывал океан. Кивали и колыхались пушистые верхушки высокой травы. Небо было огромное и чистое, песок горячий, а в ветре чувствовалась морская соль. Красота и одиночество, покой и свобода...В безопасности, в безопасности, в безопасности... Как эхо, голосом Роба в сумрачной спальне повторялись эти слова. Я вспомнила все – книгу под подушкой, запертые двери и окна, моих троюродных братьев в Бристоле, телефон у кровати на всякий случай.Ярко светила луна. Я соскользнула с кровати и подошла к окну. Полосатые ситцевые занавески почти не задерживали света. Жалюзи были подняты. Чувствуя себя глуповато, я спряталась за занавеской и осторожно выглянула наружу.Окно выходило во фруктовый сад. У ближнего угла груша, возвышаясь над остальными деревьями, поднимала вверх свои изящные ветви, симметричные, словно выгравированные черным по белому квадрату окна, в которое лился лунный свет. Цветы напоминали облако, а заостренные тени казались не тенями, а только менее яркой лунной белизной. Это было сказочное дерево.Под ним, заслоняя свет, что-то пошевелилось. Там кто-то стоял.Нет, я ошиблась. Воздушная тень груши снова замерла, там никого не было. Это была просто игра света, созданная луной, цветением и тишиной, которая скоро наполнится соловьями. Время влюбленных: Джульетта у окна, Ромео под деревом в лунном свете: Клянусь тебе священною луною,Что серебрит цветущие деревья... Но нет, это была пустая ночь, куда я не могла вызвать даже того, к кому привыкла обращаться за утешением. Не было возлюбленного, который завлек бы птичку в шелковые сети. Если бы мне пришлось сыграть Джульетту, это была бы Джульетта Брука с целой горой прозаических страхов и суетливыми муками нерешительности.Я легла в постель. Но не спалось. Пресловутая гора страхов давила, как тяжелое одеяло. Я лежала, глядя в потолок, и думала о Джеймсе, обо всей путанице случившегося.Даже при всей очевидности я не могла поверить в его вину. Но Роб сказал – и это правда, – что мы сами не знаем, на что способны... А если он виновен, что тогда? Должна ли я отречься от этой неодолимой связи между нами? Должна ли поверить, что это был несчастный – в самом деле несчастный случай в семье, а не естественное – посланное Богом? – указание, что мы – две стороны некоего совершенного человека и должны быть парой? Не слишком ли это самонадеянно – притворяться, что я хоть немного лучше, чем он? Все мы способны на многое, сказал Роб. Но не способны убить моего отца, нет, в это я никогда не поверю.Однако если это был все-таки несчастный случай, а остальное – результат естественной паники... Я решила, что простила бы. А если я могу распространить такое милосердие на других, то насколько проще это сделать по отношению к брату!Я села, обхватив руками ноги и положив на них голову. Я крепко сжала колени, словно это могло прояснить мысли. Побоялась ли я осудить, как многие из моего поколения? Так устрашилась «ханжества», что готова была дать ускользнуть доброму и принять за норму далеко не лучшее, забыть совершенство? Общество хранило и защищало его. Не ханжество ли во мне хочет, чтобы он подчинился законам общества?Я снова приподняла голову. Нет, все гораздо проще. Панику после несчастного случая можно простить; использование его к своей выгоде – нет.Но я ничего не могла сделать, пока не получу ответа от Вальтера Готхарда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87