Все время дует ветер. Новую церковь построили прямо в деревне».«Он говорил, что жил вдвоем с отцом»."Да. Мать умерла при родах, до девяти лет его воспитывала бабушка, мать отца. Затем и она умерла… в доме для умалишенных ".«Ой, Николас, как ужасно. Итак, его отец… Семья отца…»«Именно. Его отец был суровым, непреклонным, аскетичным, благочестивым пресвитерианином, каких описывают в книгах, но очень редко встречают в жизни. В нем… болезнь началась со стремления к уединению и аскетизму, страстной поглощенности прошлым. Постепенно прошлое полностью овладело им и стало более реальным, чем настоящая жизнь вокруг… Если только можно применить слова „настоящая жизнь“ к этому маленькому хутору в пустынной долине. История давно умерших останков на давно забытом кладбище постепенно стала единственным, что имело значение. Маленький мальчик был нужен только для того, чтобы выливать на него полуграмотные-полубольные теории о древних обычаях и легендах древней Шотландии».«Родерик сказал, что научился боготворить горы, но я никак не думала, что он понимал это в буквальном смысле».«Но поклонялся в самом буквальном смысле. Большую часть детства он слушал рассказы и теории отца, впитывал безумные, искаженные версии старых народных обычаев Севера, что-то вроде полусвязного неточного вздора, который он тебе проповедовал. Должно быть, в своем безумии он выработал шаг за шагом новую мифологию, часть которой – „ритуальное убийство“ Гезы Макре. Путаница фактов из книг и исследований отца перемешалась с искаженными обрывками фольклора, как стеклышки в калейдоскопе. Получилась картина насилия, вполне логичного для больного рассудка».«Знаю. Нашла часть этих кусочков в»3олотой ветви ".«А, моя „3олотая ветвь“… Инспектор говорил, что она у тебя. Вчера вечером я ее искал везде. Думал, что оставил в машине».«Я взяла ее почитать совершенно случайно».Он взглянул на меня с загадочным выражением. «Итак, ты отдала ее инспектору. Если бы догадалась, что она моя…»«Но я знала. В ней был конверт с твоим адресом, написанным почерком отца. Он у меня в кармане».«Правда? – Я чувствовала, что он все еще смотрит на меня, но упорно отворачивалась. – Почему ты не дала его инспектору?»«Понятия не имею. – Жаворонок снижался, красиво переливалась его песня. – А откуда папа знает, что ты здесь?»«Что? – Голос его был странно смущенным. – Я написал ему и попросил экземпляр книги. Не мог послать за своей. Видишь ли, некоторые замечания Гранта заставили меня призадуматься. Его утверждения звучали, как наполовину запомнившиеся цитаты из Фрезера и старинных манускриптов, которые он использовал, когда писал „Золотую ветвь“. И когда я увидел, что некоторые подробности Фрезера совпадают с жертвоприношением Гезы Макре на май…»«Май?»«Тринадцатого мая – праздник первого мая по древнему календарю. Снова древнее учение. Все совпадало, хотя и странным, безумным способом. Конечно, я показал книгу инспектору Маккензи».«Что? Когда?»«На прошлой неделе».«Тогда, оказывается, он знал, что это твоя книга!»«Конечно».«Тогда почему… – В памяти возник добрый сострадательный пристальный взгляд инспектора. – Он тебя никогда и не подозревал, Николас?»«В начале наверняка, и даже после того, как я показал ему „Золотую ветвь“. Он, очевидно, держал меня под подозрением наравне с Губертом Геем, так как мы оба изучали местный фольклор. Но Гею ты обеспечила алиби на время убийства Марион. А я, если исключить безумное предположение, что я блефую, причем вдвойне, все-таки дал улику полиции. Поэтому остался Грант».'Тогда почему инспектор был так добр и так жалел меня в то утро? Он говорил о верности, и…"«И ты думала, что он предупреждает тебя, что я виновен. Почему ты решила, что верность должна направляться на меня, Джианетта?»Внезапно между взмахами крыльев затихла песня жаворонка, и он упал, как тень, в вереск. Я с оцепенением спросила: «Он, значит, думал, что я увидела Родерика у костра?»«Боюсь, что да. Конечно. Он думал, что ты влюблена в Родерика. Это моя вина. Я так ему сказал… на основании очень мелких доказательств, кроме того, что Грант, по-своему, явно заинтересовался тобой».Я была поражена. «Ты сказал инспектору, что я влюблена в Родерика Гранта?»«Да, что-то вроде этого. Прости, Джианетта. Сущая собака на сене. Ты знаешь, что ревность преувеличивает. – Я оставила это заявление без внимания, через мгновение он продолжил: – Инспектор мог только поверить на слово, а когда ты, казалось, начала защищать Гранта, он подумал, что ты сама его подозреваешь, но колеблешься, выдать ли его».«Но это абсурд! Конечно, я никогда в него не влюблялась. Он мне нравился, да, казался очаровательным… но любить! – Я говорила с жаром и возмущением. – Это фантастическая чепуха!»«Почему?» Очень вежливый вопрос.«Почему?! Потому что… – Я замолчала и прикусила губу, почувствовала, что краснею, и быстро взглянула на Николаса. Его глаза сузились от дыма сигареты, задумчиво и невнимательно смотрели на сверкающую границу тумана у далекого края моря. Губы слегка улыбались. Я поспешно сказала: – Но когда инспектор окончательно решил, что это Родерик? Несомненно, и других в отеле подозревали?»«Конечно. Любой мужчина – Брейн, Корриган, Персимон, Бигл – могли интересоваться фольклором и не признаваться в этом. Но убийство Марион резко сузило круг – оно требовало, чтобы убийца был квалифицированным альпинистом. А вскоре единственный альпинист из группы подозреваемых, бедный Бигл, тоже был убит».«Что снова оставляет нас с Родериком?»«Вот именно. Вчера утром инспектор обнаружил, что Родерик, так сказать, претендует на первое место, и едва ли еще кого-то можно подозревать, но все еще не за что было ухватиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55