Вообще в тот год школа наша на треть опустела: у
большей части ребят повыбило отцов, а в училище как-никак питание, форма и
даже приработки - крошечные, конечно, но все же живые деньги.
Ну и вот, мы почти перестали встречаться, тем более что училище
располагалось на другом краю Ташлинска и вовсе на другом берегу нашей
славной речушки Ташлицы. А время бежало, и летели месяцы и годы, и Усатый
перекинулся, как у нас говорили, и Кукурузник на трон взгромоздился, и я
невинность потерял у одной развеселой вдовушки, а Ким едва не угодил под
суд за злостное хулиганство, и сделалось нам по семнадцати-восемнадцати, и
вылупились мы из наших альма-матушек. И тут мы окончательно потеряли друг
друга из виду. На несколько лет потеряли, и я, например, просто забыл о
существовании прежнего своего приятеля Кима Волошина.
Мне удалось сачкануть от армии. Каким образом - не хочу выдавать
секретов, да и речь не обо мне. Достаточно сказать, что своевременно
оказался я в Томском медицинском институте и засел в нем на пять полных
лет, и страха ради иудейска даже на каникулы не появлялся дома. А потом
появился в качестве врача "скорой помощи". И только тогда совершенно
случайно узнал, что Кима в Ташлинске нет, ибо приключилась с ним история
без малого сказочная.
Поведал мне ее механик из бывшей машинно-тракторной, а ныне
ремонтно-технической станции, которого довелось мне пользовать от приступа
стенокардии. Оказывается, Ким тоже не попал в армию. Но его просто
признали негодным, выяснилось, что у него порок сердца - скорее всего,
приобретенный. Забегая вперед, скажу, что убедился в этом самолично, когда
случилось мне десяток лет спустя его обследовать. Точно, ревматический
митральный порок. Выйдя из военкомата, он незамедлительно двинулся в
"Сельхозтехнику" и уже через день гремел железом в МТС под чутким
руководством моего механика.
Работал он неплохо, находчиво, но не слишком и утомлял себя, как,
впрочем, и по сей день принято у сельских механизаторов. Но важно другое:
Ким начал пописывать в нашу районную "Ташлинскую правду"! И никто в те
времена об этом не подозревал, потому что свои заметочки-статейки он
безлично подписывал как Рабкор, и под настоящим именем знали его только
редактор, ответственный секретарь да кассир.
Я не поленился провести вечер в городской библиотеке над подшивками.
Старушка библиотекарша сама и не без гордости отыскивала мне опусы Кима.
Ничего особенного, всякое там "Цветет земля ташлинская", "Верните рабочим
душевую", "Куда смотрит столовая комиссия?". Но для доморощенного
газетчика не так уж и слабо. Кстати, со слов библиотекарши выяснилось, что
Ким был у нее завсегдатаем. Не реже раза в неделю приходил он и брал
книги. Главным образом классику. От Белинского и Гоголя до Некрасова и
Салтыкова-Щедрина. Собственно, больше и брать было нечего, брошюрки и
всякие там бубенновы-ажаевы...
Эта газетно-машинно-ремонтная идиллия, изредка нарушавшаяся
скандальчиками в общежитии (жег электричество допоздна), тянулась у Кима
почти четыре года. А потом появилась она.
Она - это Нина Востокова, двадцати лет, студентка Московского
института журналистики и единственная дочь Николая Васильевича Востокова.
Николай Васильевич Востоков - русский советский литературовед,
профессор, весьма известный в известных кругах специалист по журналистской
деятельности Ульянова-Ленина, а также один из достаточно гласных
руководителей Московского института журналистики.
Нина Востокова прибыла в наш огромный Ташлинск на практику. Вероятно,
ей ничего не стоило устроиться в любой газете первопрестольной, но то ли
профессор счел, что дочке пора нюхнуть провинции, то ли сама она настояла
на этом, но только в один прекрасный день она появилась в протабаченном
кабинетике редактора нашей районки. Встречена она была с надлежащим
вниманием, выразила приличествующую радость по поводу встречи и надежду на
помощь со стороны столь опытных коллег, но, что делать, не смогла скрыть
по молодости лет простодушного превосходства своего над ними, и даже еще
менее лестных для них чувств. Коллеги обиделись, но обиды не показали, а
просто свели ее с рабкором К. Волошиным. Дескать, мы здесь тоже не лыком
шиты, и зреют в толще наших читательских масс активные наши помощники, и
мы их активно выискиваем и привлекаем к активному сотрудничеству. А вот из
вас, милочка, еще неизвестно, что получится.
Встреча с рабкором К. Волошиным произвела на заносчивую девочку
огромное впечатление. У нее-то, как выяснилось, была за душой пока что
одна-единственная заметочка в "Московском комсомольце", и та петитом, по
пустячному поводу и без подписи, а этот работяга предъявил ей целый альбом
с вырезками. Нина Востокова была изумлена. Она была восхищена. С папиной
подачи она всегда верила в творческие возможности трудовых масс, но
увидела творческую трудовую личность своими глазами впервые. И где! Во
глубине башкир-кайсацких руд! Она, бедняжка, даже позавидовать не сумела.
Она расцеловала Кима, расцеловала редактора и, не говоря ни слова,
помчалась в горком комсомола. И весь свет узнал.
И конечно же, согласно всем законам этого жанра жизни они мигом
влюбились друг в друга.
Вот как описал ее редактор "Ташлинской правды", старый друг моего
покойного отца и мой пациент. Не шибко красивая, смуглая, скуластенькая,
крепенькая, всегда в выцветшей саржевой курточке, комсомольский значок,
огромный нагрудный карман, из которого торчат блокнот с авторучкой.
1 2 3 4 5 6