- Петер Глебски, - продиктовал я. - Инспектор полиции. В отпуске. На
две недели. Один.
Хозяин прилежно записывал все эти сведения огромными корявыми
буквами, а пока он писал, в контору, цокая когтями по линолеуму, вошел
сенбернар. Он поглядел на меня, подмигнул и вдруг с грохотом, словно
обрушилась вязанка дров, пал около сейфа, уронив морду на лапу.
- Это Лель, - сказал хозяин, завинчивая колпачок авторучки. -
Сапиенс. Все понимает на трех европейских языках. Блох нет, но линяет.
Лель вздохнул и переложил морду на другую лапу.
- Пойдемте, - сказал хозяин, вставая. - Я провожу вас в номер.
Мы снова пересекли холл и стали подниматься по лестнице.
- Обедаем мы в шесть, - рассказывал хозяин. - Но перекусить можно в
любое время, а равно и выпить чего-нибудь освежающего. В десять вечера -
легкий ужин. Танцы, бильярд, картишки, собеседования у камина.
Мы вышли в коридор второго этажа и повернули налево. У первой же
двери хозяин остановился.
- Здесь, - произнес он прежним глухим голосом. - Прошу.
Он распахнул передо мною дверь, и я вошел.
- С того самого незабываемого страшного дня... - начал он и вдруг
замолчал.
Номер был неплохой, хотя и несколько мрачноватый. Шторы были
приспущены, на кровати почему-то лежал альпеншток. Пахло свежим табачным
дымом. На спинке кресла висела чья-то брезентовая куртка, на полу рядом с
креслом валялась газета.
- Гм... - сказал я озадаченно. - По-моему, здесь уже кто-то живет.
Хозяин безмолвствовал. Взгляд его был устремлен на стол. На столе
ничего особенного не было, только большая бронзовая пепельница, в которой
лежала трубка с прямым мундштуком. Кажется "данхилл". Из трубки поднимался
дымок.
- Живет... - произнес, наконец, хозяин. - Живет ли?.. Впрочем, почему
бы и нет?
Я не нашелся, что ответить ему, и ждал продолжения. Чемодана моего
нигде не было видно, но зато в углу стоял клетчатый саквояж с
многочисленными гостиничными ярлыками. Не мой саквояж.
- Здесь, - окрепшим голосом продолжал хозяин, - вот уже шесть лет, с
того самого незабываемого страшного дня, все пребывает так, как он оставил
перед своим последним восхождением...
Я с сомнением посмотрел на курящуюся трубку.
- Да! - сказал хозяин с вызовом. - Это ЕГО трубка. Это вот - ЕГО
куртка. А вот это - ЕГО альпеншток. "Возьмите с собой альпеншток", -
сказал я ему в то утро. Он только улыбнулся и покачал головой. "Но не
хотите же вы остаться там навсегда!" - воскликнул я, холодея от страшного
предчувствия. "Пуркуа па?" - ответствовал он мне по-французски. Мне до сих
пор так и не удалось выяснить, что это означало...
- Это означало "почему бы и нет?", - заметил я.
Хозяин горестно покивал.
- Я так и думал... А вот это - ЕГО саквояж. Я не разрешил полиции
копаться в его вещах...
- А вот это - ЕГО газета, - сказал я. Я отчетливо видел, что это
позавчерашний "Мюрский Вестник".
- Нет, - сказал хозяин. - Газета, конечно, не его.
- У меня тоже такое впечатление, - согласился я.
- Газета, конечно, не его, - повторил хозяин. - И трубку,
естественно, раскурил здесь не он, а кто-то другой.
Я пробормотал что-то о недостатке уважения к памяти усопших.
- Нет, - задумчиво возразил хозяин, - здесь все сложнее. Здесь все
гораздо сложнее, господин Глебски. Но мы поговорим об этом позже. Пойдемте
в ваш номер.
Однако, прежде чем мы вышли, он заглянул в туалетную комнату, открыл
и снова закрыл дверцы стенного шкафа и, подойдя к окну, похлопал ладонями
по портьерам. По-моему, ему очень хотелось заглянуть также и под кровать,
но он сдержался. Мы вышли в коридор.
- Инспектор Згут как-то рассказывал мне, - произнес хозяин после
короткого молчания, - что его специальность - так называемые медвежатники.
А у вас какая специальность, если это, конечно, не секрет?
Он распахнул передо мною дверь четвертого номера.
- У меня скучная специальность, - ответил я. - Должностные
преступления, растраты, подлоги, подделка государственных бумаг...
Номер мне сразу понравился. Все здесь сияло чистотой, воздух был
свеж, на столе - ни пылинки, за промытым окном - снежная равнина и
сиреневые горы.
- Жаль, - сказал хозяин.
- Почему? - спросил я рассеяно и заглянул в спальню. Здесь еще
хозяйничала Кайса. Чемодан мой был раскрыт, вещи аккуратно разложены, а
Кайса взбивала подушки.
- А впрочем, и не жаль нисколько, - заявил хозяин. - Вам не
приходилось, господин Глебски, замечать, насколько неизвестное интереснее
познанного? Неизвестное будоражит мысль, заставляет кровь быстрее бежать
по жилам, рождает удивительные фантазии, обещает, манит. Неизвестное
подобно мерцающему огоньку в черной бездне ночи. Но ставши познанным, оно
становится плоским, серым и неразличимо сливается с серым фоном будней.
- Вы поэт, господин Сневар, - заметил я еще рассеяннее. Я смотрел на
Кайсу и понимал Згута. Пышечка-кубышечка на фоне постели выглядела
необычайно заманчиво. Было в ней что-то неизвестное, что-то еще
непознанное...
- Ну вот вы и дома, - сказал хозяин. - Располагайтесь, отдыхайте,
делайте что хотите. Лыжи, мази, снаряжение - все к вашим услугам внизу,
обращайтесь при необходимости прямо ко мне. Обед в шесть, а если вздумаете
перекусить прямо сейчас или освежиться - я имею в виду напитки, -
обращайтесь к Кайсе. Приветствую вас.
И он ушел.
Кайса все трудилась над постелью, доводя ее до немыслимого
совершенства, а я достал сигарету, закурил и подошел к окну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10