Работа была закончена к вечеру. Затем было много шума и смеха, много
плеска в бассейне и в ванных, и все сошлись в столовой, чистые, розовые,
томные и зверски голодные. Ели много и вкусно, пили еще больше - вино и
ананасный сок главным образом, затем стали танцевать. Ирина сразу
вцепилась в Кондратьева и долго мучила его, показывая, с какой ноги надо
выступать под левый ритм и почему нельзя делать шаг назад при правом
ритме. Кондратьев никак не мог разобраться, что такое правый и левый
ритмы, вспотел, рассердился и, крепко взяв Ирину за руку, вывел ее из
толпы танцующих в коридор.
- Будет с меня.
- Еще немножко, - просительно сказала Ирина.
- Нет. У меня уже бока болят от толчков. А что я ног сегодня отдавил
- счету нет...
Он повел ее по коридору, бессознательно прижимая ее руку к себе. Она
молча шла за ним. Потом он вдруг остановился и нервно рассмеялся.
- Куда это я вас веду? - сказал он, глядя в сторону. - Идите, идите,
танцуйте.
- А вы?
- А я... это... Да что я, пойду к старичкам, сыграю в го.
Они остановились посреди коридора. Из раскрытых дверей доносились
звуки хориолы, кто-то пел сильным, свободным голосом:
Deep blue sea, baby, deep blue sea.
Deep blue sea, baby, deep blue sea.
Deep blue sea, baby, deep blue sea...
Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea...
<В синем море, детка, в глубоком синем море...
Там наш Вилли утонул - в глубоком синем море...>
- Джонсон поет, - тихо сказала Ирина. - Красиво поет Джонсон.
- Да, красиво, - согласился Кондратьев. - Но вы тоже красиво поете.
- Да? А где вы слыхали меня?
- Ну господи, да хотя бы месяц назад, когда ребята с комбината
приходили в последний раз.
- И вы слушали?
- Я всегда слушаю, - уклончиво сказал Кондратьев. - Встану у себя в
дверях и слушаю.
Она засмеялась:
- Если бы мы знали, мы обязательно...
- Что?
- Ничего.
Кондратьев насупился. Затем он встрепенулся и с изумлением
осмотрелся. Да полно, он ли это? Стоит в коридоре, не зная, куда идти, не
желая никуда идти, чего-то ожидая, что-то предчувствуя, чему-то странно
радуясь... Наваждение. Колдовство. Эта синеглазая тощая девчонка.
Праправнучка. Если бы у него были дети, это могла бы быть его собственная
праправнучка.
Мимо пробежали юноша и девушка, оглянулись на них, подмигнули и
скрылись в открытых дверях. Из дверей сейчас же донесся взрыв
многоголосого хохота. Ирина словно очнулась.
- Пойдемте, - сказала она.
Кондратьев не спросил куда. Он просто пошел. И они пришли на "ловерс
дайм". И сели в кресла под пахучей смолистой сосной. И над ними замигала
мягко слабая газосветная лампа.
- Сергей Иванович, - сказала Ирина, - давайте помечтаем.
- В мои-то годы... - печально отозвался Кондратьев.
- Ага, в ваши. Очень интересно, о чем в ваши годы мечтают?
Положительно, никогда за свою жизнь Кондратьев не вел таких
разговоров. Он удивился. Он до того удивился, что серьезно ответил:
- Я мечтаю добыть Моби Дика. Белого кашалота.
- Разве бывают белые кашалоты?
- Бывают. Должны быть. Я добуду белого кашалота и... это...
- Что?
- И все. Тогда моя мечта исполнится.
Ирина подумала. Затем решительно сказала:
- Нет. Это не мечта.
- Почему не мечта? Мечта.
- Не мечта.
- Ну, мне-то лучше знать...
- Нет. Это... Цель работы, что ли... Не знаю. Вот если бы белых
кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.
- Но они существуют.
- В том то и дело.
Она смотрела на лампу, и глаза ее вспыхивали и гасли.
- А раньше... Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая мечта,
понимаете?
Он стал добросовестно вспоминать.
- Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал... Мы все мечтали
достигнуть звезд...
- Теперь это уже сделано.
- Да. Мечтали, чтобы всем на Земле было хорошо.
- Это невозможно...
- Нет, это тоже сделано. Так, как мы тогда мечтали. Чтобы все на
Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них отнимут...
- Но ведь это так мало!..
- Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить не можете,
как это много - хлеб и безопасность...
- Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но ведь
все это уже сделано, правда?
- Правда.
- Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?
Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у
него нет большой мечты. Тогда, в начале ХХI века он знал: он был
коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об освобождении
человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении всем людям
возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и
остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он
может еще мечтать?
Сто лет назад... Тогда он был каплей в могучем потоке, зародившемся
некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных залах
экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в
неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее
наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю
планету, катились к отдаленным звездам. Сейчас больше нет некоммунистов.
Все десять миллиардов - коммунисты. "Милые мои десять миллиардов... Но у
них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста - изобилие и душевная и
физическая красота - перестала быть целью. Теперь это реальность. Трамплин
для нового, гигантского броска вперед. Куда? И где мое место среди десяти
миллиардов?"
Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85