- Теперь уже поздно, - отозвался другой, и они снова замолчали.
Навстречу Кондратьеву медленно шли трое - высокая бледная девушка,
огромный пожилой индус и задумчивый, рассеянно улыбающийся парень. Девушка
говорила, резко взмахивая сжатым кулачком:
- Вопрос надо решать альтернативно. Или ты художник-писатель, или ты
художник-сенсуалист. Третьего быть не может. По крайней мере, сейчас. Я не
могу считать достойными те приемы, к которым прибегает Вальедолид. Он
играет пространственными отношениями. Это дешевка - уже хотя бы потому,
что это техника, а не искусство. Он просто равнодушный и самодовольный
дурак.
- Маша, Маша! - укоризненно прогудел индус.
- Не останавливайте ее, учитель Яшпал, пусть ее, - сказал парень.
Кондратьев поспешно свернул на боковую тропинку, миновал живую
изгородь, пеструю от больших желтых и синих цветов, и остановился как
вкопанный. Перед ним была самодвижущаяся дорога.
Кондратьев уже слыхал от Жени об удивительных самодвижущихся дорогах.
Их начали строить давно, и теперь они тянулись через многие города,
образуя беспрерывную разветвленную материковую систему от Пиренеев до
Тянь-Шаня и на юг через равнины Китая до Ханоя, а в Америке - от порта
Юкон до Огненной Земли. Женя рассказывал об этих дорогах неправдоподобные
вещи. Он говорил, будто дороги эти не потребляют энергии и не боятся
времени; будучи разрушенными, восстанавливаются сами, легко взбираются на
горы и перебрасываются мостами через пропасти. По словам Жени, эти дороги
будут существовать и двигаться вечно, до тех пор, пока светит Солнце и цел
земной шар. И еще Женя говорил, что самодвижущиеся дороги - это,
собственно, не дороги, а поток чего-то среднего между живым и неживым.
Дорога текла в нескольких шагах от Кондратьева шестью ровными серыми
потоками. Это были так называемые полосы Большой Дороги. Полосы двигались
с разными скоростями и отделялись друг от друга и от травы улиц вершковыми
белыми барьерами. На полосах сидели, стояли, шли люди. Кондратьев
приблизился и нерешительно поставил ногу на барьер. И тогда, наклонившись
и прислушавшись, он услыхал голос Большой Дороги: скрип, шуршание, шелест.
Дорога действительно ползла. Кондратьев решился и шагнул через барьер.
Он чуть не потерял равновесие - кто-то поддержал его под локоть, -
выпрямился, постоял немного и перешел на следующую полосу.
Дорога текла с холма, и Кондратьев видел сейчас ее до самого синего
горизонта. Он блестела на солнце, как гудронное шоссе.
Кондратьев стал глядеть на проплывающие над вершинами сосен крыши
домов. На одной из крыш блестело исполинское сооружение из нескольких
громадных квадратных зеркал, нанизанных на тонкие ажурные конструкции. На
всех крышах стояли птерокары - красные, зеленые, золотистые, серые. Сотни
птерокаров и вертолетов висели над городом. Вдоль дороги, надолго закрыв
солнце, проплыл с глухим свистящим рокотом треугольный воздушный корабль и
скрылся за лесом. Никто не поднял головы. Далеко в туманной дымке
обозначились очертания какого-то сооружения - не то мачты, не то
телевизионной башни. Дорога текла плавно, без толчков, зеленые кусты и
коричневые стволы сосен весело бежали назад, в просветах между ветвями
появлялись и исчезали большие стеклянные здания, светлые коттеджи,
открытые веранды под блестящими пестрыми навесами.
Кондратьев вдруг сообразил, что дорога уносит его на окраину
Свердловска. "Ну и пусть, - подумал он. - Ну и хорошо". Наверное, эта
дорога может унести куда угодно. В Сибирь, в Китай, во Вьетнам. Он сел и
обхватил руками колени. Сидеть было не мягко, но и не жестко. Впереди
Кондратьева трое юношей сидели по-турецки, склонившись над какими-то
разноцветными квадратиками. Наверное, они решали геометрическую задачу. А
может быть, играли. "Зачем нужны эти дороги? - подумал Кондратьев. - Вряд
ли кому-нибудь придет в голову ездить таким вот образом во Вьетнам или в
Китай. Слишком мала скорость... и слишком жестко. Ведь есть стратопланы,
громадные треугольные корабли, птерокары, наконец... Какой же прок в
дороге? И сколько она, наверное, стоила!" Он стал вспоминать, как строили
дороги век назад - и не самодвижущиеся, а самые обыкновенные, и притом не
очень хорошие. Огромные полуавтоматические дорогоукладчики, гудронная
вонь, зной, и потные, измученные люди в кабинах, запорошенных пылью. А в
Большую Дорогу вбита чертова уйма труда и мысли, гораздо больше, конечно,
чем в Трансгобийскую магистраль. И все для того, видимо, чтобы можно было
сойти где хочешь, сесть, где хочешь и ползти, ни о чем не заботясь, срывая
по пути ромашки. Странно, непонятно, нерационально. А еще двадцать второй
век!
Стеклянные этажи над вершинами сосен внезапно кончились. Гигантская
глыба серого гранита выросла над соснами. Кондратьев вскочил. На вершине
глыбы, вытянув руку над городом и весь подавшись вперед, стоял огромный
человек. Это был Ленин - такой же, какой когда-то стоял, да и сейчас,
наверное, стоит на площади перед финляндским вокзалом в Ленинграде.
"Ленин!" - подумал Кондратьев. Он чуть не сказал это вслух. Ленин протянул
руку над этим городом, над этим миром. Потому что это его мир - таким -
сияющим и прекрасным - видел он его два столетия назад... Кондратьев стоял
и смотрел, как уходит громадный монумент в голубую дымку над стеклянными
крышами.
Сосны стали ниже и гуще. На минуту рядом с дорогой открылась широкая
поляна, на которой кучка людей в комбинезонах возилась с каким-то сложным
механизмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85