Эта машина летела с бешеной скоростью. Три металлические сигары соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты одним крылом - таков внешний вид стратоплана. Тоня немедленно ознакомилась с его устройством и объяснила мне, что пассажиры и пилоты помещаются в левом боковом корпусе, в правом - горючее, а в среднем - воздушный винт, сжиматель воздуха, двигатель и холодильник; что самолет движется силой воздушного винта и отдачею продуктов горения. Она говорила еще о каких-то интересных подробностях, но я слушал рассеянно, новизна впечатлений подавляла меня. Помню, мы зашли в герметически закрывающуюся кабину и уселись на очень мягкие кресла. Самолет побежал по рельсам, набрал скорость - сто метров в секунду - и поднялся на воздух. Мы летели на огромной высоте, - быть может, за пределами тропосферы, - со скоростью тысячи километров в час. И говорят - эта скорость не предельная.
Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы РСФСР. За облачным покровом земли не было видно. Когда облака начали редеть, я увидел глубоко под нами сероватую поверхность. Она казалась углубленной в центре и приподнятой к горизонту, словно опрокинутый серый купол.
- Киргизские степи, - сказала Тоня.
- Уже? Вот это скорость!
Такой полет мог удовлетворить даже нетерпение Тони.
Впереди блеснуло Аральское море. И в кабине говорили уже не о Москве, которую только что покинули, а о Ташкенте, Андижане, Коканде.
Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме, и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого реактивного поезда - того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд Ташкент-Андижан по скорости не уступал стратоплану.
Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно вагона лежало на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на закруглениях пути.
Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.
Я опасливо поежился, сел в вагон, и мы двинулись в путь.
Скорость “езды-полета” была действительно грандиозна. За окнами ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью. Признаюсь, несмотря на все удобства этого нового способа передвижения, я не мог дождаться конца нашего короткого путешествия. Но вот под нами сверкнула река, и мы мигом перескочили ее без моста. Я вскрикнул и невольно поднялся. Видя такую отсталость и провинциальность, все пассажиры громко рассмеялись. А Тоня восторженно захлопала в ладоши.
- Вот это мне нравится! Это настоящая езда! - говорила она.
Я тоскливо заглядывал в окно: когда же кончится это мутное мелькание?
В Андижане я запросил пощады. Надо же немного передохнуть после всех этих сверхскоростных передряг. Но Тоня и слушать не хотела. Ее обуял демон неукротимости.
- Вы испортите мне весь график. У меня согласовано все до одной минуты.
И мы вновь как одержимые помчались на аэродром.
Путь от Андижана до Оша мы пролетели на обыкновенном аэроплане. Его совсем немалую скорость - четыреста пятьдесят километров в час - Тоня считала черепашьей. На беду, мотор закапризничал, и мы сделали вынужденную посадку. Пока бортмеханик возился с мотором, я вышел из кабины и растянулся на песке. Но песок был невыносимо горячий. Солнце палило немилосердно, и мне пришлось убраться в душную кабину.
Обливаясь потом, я проклинал в душе наше путешествие и мечтал о ленинградском мелком дождике.
Тоня нервничала, боясь опоздать в Оше к отлету дирижабля. На мое несчастье, мы не опоздали и прилетели на аэродром за полчаса до отлета дирижабля. Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись на лифте и вошли в гондолу.
Путешествие на дирижабле оставило самое приятное воспоминание. Каюты гондолы охлаждались и хорошо вентилировались. Скорость - всего двести двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли. Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании. За столом слышались новые слова: Алай, Кара-куль, Хорог.
Памир с высоты произвел на меня довольно мрачное впечатление. Недаром эту “крышу мира” называют “подножием смерти”. Ледяные реки, горы, ущелья, морены, снежные стены, увенчанные черными каменными зубцами, - траурный наряд гор. И лишь глубоко внизу - зеленые пастбища.
Какой-то пассажир-альпинист, указывая на покрытые зеленоватым льдом горы, объяснял Тоне:
- Вот это гладкий ледник, это игольчатый, вон там бугристый, дальше волнообразный, ступенчатый…
Внезапно сверкнула гладь озера…
- Кара-куль. Высота три тысячи девятьсот девяносто метров над уровнем моря, - сказал альпинист.
- Посмотрите, посмотрите! - окликает меня Тоня.
Смотрю. Озеро как озеро. Блестит. А Тоня восхищается.
- Какая красота!
- Да, блестящее озеро, - говорю я, чтоб не обидеть Тоню.
III. Я СТАНОВЛЮСЬ СЫЩИКОМ
Но вот мы идем на посадку. Я вижу с дирижабля общий вид города. Он расположен в очень длинной, узкой высокогорной долине меж снеговых вершин. Долина имеет почти прямое направление с запада на восток. Возле самого города она расширяется. У южного края ее находится большое горное озеро. Альпинист говорит, что оно очень глубокое.
1 2 3 4 5 6 7 8