Но рыжики не есть сон, рыжики остаются рыжиками, даже во сне. А наши рыжики и подавно. Они, как совершенно верно заметил бы все тот же Платон, есть некий изначальный эйдос, в себе и для себя сущее, черт меня задери!
– Антоша, прекрати, – махнула рукой Лидия Константиновна. – Ромушка, как здоровье тети Кати?
– Она в добром здравии.
– Слава Богу. Мы здесь всего два месяца, а мне кажется, будто не видела ее вечность. Как успехи Любани?
– Только что вернулась из Швеции.
– У нее были гастроли?
– Да. Два концерта.
– Интересно, как она теперь играет? Я не слышала ее больше года.
– Чудно. Накануне своих сборов я упросил ее сыграть.
– Что она играла?
– Партиту Баха. Изумительно. И скрипка у нее прекрасная. Новая.
– Какая?
– Гварнери.
– Любаня прекрасный музыкант, судари мои, – проговорил Антон Петрович. – Одно меня настораживает в ней – слишком легкая творческая судьба.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Лидия Константиновна.
– Слишком все прямо и очевидно: консерватория – и сразу же признание.
– Но, Антоша, она действительно очень одарена.
– Безусловно. Однако когда талант принимается публикой с такой легкостью, это может повредить ему. Я имею в виду талант исполнительский. Человек в таких условиях быстро теряет чувство меры, перестает трезво оценивать себя.
– Но, дядюшка, это зависит от человека. – Роман отодвинул пустую тарелку и принялся вытирать губы белой салфеткой с тем же вензелем НВ. – По-моему, Любаня, как никто, трезво оценивает себя. Она запрещает даже вслух хвалить ее игру.
– Рома, ну какая женщина способна трезво оценить себя! – развел руками Антон Петрович. – Если она умеет это делать, значит, просто это загримированный мужчина. Сей род лукав. И в лукавстве черпает силу.
– Какие глупости, – отозвалась тетушка, вставая и направляясь к маленькому плетеному столику, на котором стоял, попискивая, самовар.
– Позвольте, сударыня. – Дядюшка встал с нарочитой проворностью и перенес самовар на стол.
Вскоре Роман пил из низенькой китайской чашки душистый, крепко сдобренный мятою чай, а на столе вместо соленостей стояли вазочки с вареньем и медом.
Разговор шел о новом увлечении молодого гостя.
Уже более года, как Роман оставил место адвоката и занялся живописью, беря частные уроки и посещая рисовальные классы. Отправляясь в Крутой Яр, он просил тетю Катю выслать заботливо упакованные им этюдник, холсты и краски через неделю, полагая, что не стоит живописать в предпасхальную седмицу.
– Значит, ты теперь рыцарь кисти и палитры. – Антон Петрович прихлебывал чай из своей огромной фарфоровой кружки.
– И мольберта, – добавил Роман, накладывая себе прямо в чай клубничного варенья.
– Да. И мольберта, – серьезно произнес дядя, пространно вздохнув. – Что же. По-моему, это расчудесно. Знаешь, я всегда настороженно воспринимал сообщения Катерины и Любани о твоих успехах в области права. Все-таки, зная твой характер… Слава Богу, что ты ушел оттуда.
– Но, с другой стороны, это давало неплохой доход, – осторожно вставила Лидия Константиновна.
– Ерунда. Главное – человек свободен…
– Тетушка, я же даю уроки студентам. Конечно, получается гораздо меньше моего прежнего заработка, но мне хватает.
– Ну и прекрасно, – одобрительно тряхнул белыми кудрями дядя Антон. – Деньги хороши, когда не залеживаются в карманах. В противном случае от них начинает тошнить. Меня, признаться, жуткое любопытство съедает по поводу твоего художества.
– Меня тоже, – добавила Лидия Константиновна.
– Страшно интересно. – Дядя допил чай и, чмокнув губами, с легким стуком опустил кружку на стол.
– Я уверена, что Рома все может делать талантливо.
– Тетушка, вы преувеличиваете. Я ведь совсем недавно увлекся живописью.
– Ромушка, а что тебя сподобило на это?
– Трудно объяснить… – Роман пожал плечами. – Я давно, с детства завидовал художникам.
– Вот это здорово! – воскликнул дядя. – Завидовал! Значит, пойдет дело. Если б ты сказал – преклонялся, любил, уважал, – я бы в тебя не поверил. Завидовал! Это замечательно.
– Я попросил тетю Катю выслать все мои принадлежности через неделю. После Пасхи.
– И это верно. Богу – Богово, Аполлону – Аполлоново. И все-таки мне страшно хочется посмотреть на твои картины.
– Картины – это громко сказано. В основном я пишу этюды.
– Пейзажи?
– Да.
– Ну, тогда здесь ты отведешь душу.
– Надеюсь, дядюшка, – промолвил Роман и тут же спросил: – А что, Красновские приезжали прошлым летом?
– Приезжали, – ответила тетушка. – Все вместе приезжали.
– Как они поживают?
– Слава Богу, хорошо. Петр Игнатьевич преподает в академии, Надежда Георгиевна проводит спиритические сеансы.
– А Зоя?
– Зоечка? Она чудно расцвела за последнее время. Такая милая стала, красивая.
– И уже замужем, наверно?
– Нет, не замужем.
– Нынче они приедут?
– Грозились в мае.
Роман кивнул и молча допил свой чай. Антон Петрович, неожиданно задумавшись о чем-то, сидел с отрешенным взглядом, теребя снятое пенсне. Лидия Константиновна стала убирать со стола.
За стеклами террасы сквозь облака проглянуло солнце, узкий луч упал на край стола.
– Спасибо, тетушка.
– На здоровье, Рома.
Роман встал, подошел к мутным стеклам. Разросшаяся сирень терлась о них голыми ветками.
– Пойду-ка я пройдусь, – бодро решил вслух Роман.
Его реплика вывела дядю из забытья.
Он зашевелился, вздохнул, надел пенсне и тяжело приподнялся:
– Пойди, пойди. Погуляй по нашим палестинам. Я бы тебе составил компанию, да извини, брат, что-то кости ломит с утра.
– Не беспокойтесь, дядюшка. Я все здесь знаю наизусть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26