.. да, стерся. С одной стороны,
точка обзора не способствовала, с другой, скромность Толяна
общеизвестна).
Всего-то минуло три года, и Лера баскетболистка-
малолетка звездою стала, а гордый независимый бунтарь -
беззвестным, с лопатой ночи коротающим работником
котельной Центральной бани с номерами, робеющим,
смущенно ждущим, ха-ха-ха. Приятно, что ни говорите, на
лестницу похожа жизнь.
Да, он ждал, стоял все это время, покусывая губы
безобразные, у стенки в коридоре, большие пальцы рук
нелепых в ременных шлевках синих брючек, едва живая
подошва правого ботинка перпендикуляром к полу грязному.
- Вы, наверное, и как отсюда выйти не знаете?
В ответ сверкнули глазки, губка шевельнулась:
- В обмен на отчество?
- Задаром, - поэт был краток, как всегда.
- Бокал шампанского или же белой предпочитаете? -
галантно улыбался Зух, чертовски мило, к Валере, словно
растерявшейся от света, забавно замершей, остановившейся на
солнечном крылечке большого корпуса ЮГИ, с полупоклоном
обращаясь.
- Сейчас?
- Немедленно!
Да, день счастливым оказался, долгожданным для
бармена Андрея из неопрятной забегаловки на улице
Ноградская. Думал ли он, что Ленька Зух, дворовый бука-
гитарист, не только долг свой утренний уже к обеду явится
отдать, о вот так покатило, повезло, в разнос пошел пацан,
объявит сразу, сходу, без предисловий:
- Короче, можешь завтра забирать.
Распятье! Легендарное, серебрянное, блин, то самое,
что еще в детстве, в пору школьную после набега удалого
зимнего на спящую часовенку шахтерского погоста
искитимского широким жестом покровителя и тезки Зуху
подарил сиделец ныне вечный Ленька Филин.
Мать, женщина-ударница, казалось, не уступит
никогда, и вдруг, кот-слон-тарелка, отдал за пятьдесят,
бутылки советского полусухого ростовского завода не считая.
За так, совсем рехнулся парень.
Сгорим до тла, сгорим до тла,
Пусть остается пустота,
Пусть остается темнота,
Но нет прекраснее костра
На свете ничего.
И не стошнило. Права была Малюта, не дышать, вот
фокус в чем, если глотнуть побольше, сразу принять в себя,
без рассуждений, без оглядки, много, оно ложится, плюхается
мягким теплым комом и растекается чудесно, не желчью, а
смешком, пузыриками мелкими в нос ударяя.
И стало славно, весело, цедить из горлышка чуть-что
готовый взбунтоваться, вспениться напиток не так уж сложно
оказалось, ну, кто бы мог подумать, во дворике двадцать
седьмого магазина за столиком пустым картежников
вечерних, под ветками младой листвой уже пытающихся по-
дружески от посторонних глаз укрыть и спрятать кленов.
И дух окреп, и появился аппетит внезапно, и
захотелось посидеть уже в тепле котлетном, маргаринном
кафе "Весеннее". И с макаронами гуляш пошел, и щи
вчерашние, и местного разлива соляры цвета стылой "Агдам".
Ну, а когда, тяжелой мокрой тряпкой по ногам
пройдясь, им намекнула толстая неряха, пора бы честь знать,
дорогие, уж восемь вот-вот возвестит "Маяк" сигналом
точным времени московского, не страшно показалось пойти
продолжить в "Льдинку", гадюшник, вотчину подонков, вроде
Швец-Царева.
Даже забавно Симку подразнить хвостом, глазами
этого губастика безумного, готового как-будто бы сожрать,
всю Леру проглотить, в желудке?, в сердце? спрятать, но,
правда, не способного притронуться, коснуться, преодолеть
последний трудный миллиметр пространства
наэлектризованного.
- ... ну, это фуфло, знаешь, в школе... про сокола...
тело жирное в утесах... херня все это... мрак... природой
правит Великий Змей... он ползет... поняла... и он всеведущ и
вездесущ... хочешь я тебя сделаю ящерицей?... хочешь?
А Симы-то не оказалось в "Льдине". Ни Ирки, ни
Ивановых, тишина, никто на огонек, отведать пунша пламень
голубой не заскочил в сей вечер. И беспокойство охватило, и
вариант естественный спуститься с сигаретой вниз, но не
прикуривая, тихо выйти, в ночную превратиться фею,
летящую без провожатых, уж не прельщал.
Но глупо было думать, что нерешительность, такая
безнадежная, забавная под фонарей языческими лунами
Советского проспекта, в темном дворе (а как туда с ним не
войти, с высоким, сильным кавалером, увы) не обернется
вдруг угрюмою готовностью преодолеть себя во что бы то ни
стало.
Ах, вот и все, уже стоит, красуля, спиною ощущая
стену лишь кирпичную, и с глупою улыбочкой из-под
полуприкрытых век безвольно наблюдает, кажется, как
надвигаясь, голова лохматая окошек желтых свет в доме
напротив заслоняет.
Ну?
Как много воздуха, прохладного весеннего, может
втянуть в себя, вобрать спортсменки бывшей грудь, и выдуть
разом:
- Пара-пара-парадуемся на своем веку! - словно
блином наотмашь мокрым по лицу.
Зух отшатнулся, ошалев, а Лера смылась, исчезла,
скрылась моментально в проеме черном своего подъезда, в
грехом невинным пахнущей дыре.
Адью.


ЧЕТВЕРГ
часть вторая


ЛЕРА

Ну, понедельник, понятно, тут уж ничего не
попишешь, раскрывай ворота и будь готов, природная
аномалия, черный день, правофланговый, тупой верзила - вот
такие ручищи. Но четверг, милый душка, котик с усиками, на
дружеской ноге с пятницей, розовощекой коротышкой - рот до
ушей, не день, а одно сплошное предвкушение грядущей
беззаботности, и надо же, не заладился с утра, одно цеплять
стал за другое, нанизывать, сплетать, валить, тащить в одну
большую кучу, и вот уже в упревшем, осовевшем, на
солнцепеке задохнувшемся - готовом, мертвом
Трансагентстве, нельзя автобусов весенних расписанье
изучить на стенке в уголке без того, чтоб не проквакал
знакомый голос за спиной:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68