Только утром фраза брошенная одним из поднимавшихся, всплыла у него в памяти: "На четвертом?" А на четвертом этаже как раз и жил Рубцов Николай в квартире номер сорок девять. Да, когда утром все началось, напарник и вспомнил. Он же сообщил и милиции. Я выслушал все эти сведения, поблагодарил, пошел к лифту, нажал кнопку вызова и вошел в тут же открывшуюся кабину, игнорируя крик высунувшейся из окошка головы констьержа. Тот крикнул, что дверь опечатана и вообще нельзя.
Дверь, действительно, была опечатана длинным листиком с печатью. Я машинально сорвал бумажку и, немного покопавшись в замке собственным универсальным ключом, вошел.
Квартира была большая, четырехкомнатная, с отличной новой мебелью, огромной люстрой, но без индивидуальности. Однако, выполняла основную задачу - служить удобным и незаметным фоном, в пределах которого прекрасно жилось... и умиралось, хмыкнул я. Прошел в спальню. Здесь, как и в других комнатах, осмотр милицией если и был проведен, то лишь поверхностный. Дело было простое, смерть без признаков насилия. Конечно, сердце не выдержало. У обоих. Наверное, перенапряглись. Ночью. Это бывает, не часто, но бывает.
Я медленно огляделся. Да, ничего не искали, не смотрели. Постель была оставлена в том виде, каком её нашли. Вернее, Рубцова нашли с супругой, а постель оставили с отпечатками их тел. Хотя, продолжал я машинально следовать путями мышления оперативников, мало ли, может Рубцовы наркоманы, может передозировка, может отравление... И что-то все равно настораживало. Я, словно ищейка, медленно обходил спальню. Возле кровати стоял сервировочный столик, обе полочки которого - в основном нижняя - были заставлены бутылками. На верхней стояла наполовину пустая бутылка шампанского, два стакана, несколько банок с пивом, пепельница, полная окурков. Я посмотрел. Рубцов курил "ЛМ". Или его подруга. Вдруг насторожился: на полу, возле спинки кровати, у изголовья, лежал окурок без фильтра. "Прима". это ни о чем не говорило, могли оставить оперативники. А с другой стороны, они же здесь были долго, а окурок - один.
И больше ничего.
Так же тихо, как и вошел, я удалился. Спустился на лифте. Консьерж вновь высунулся из будки:
- Я же предупреждал, что опечатано. Мне говорили никого не пускать. На каком основании?
Я выслушал и вновь помахал своим спецудостоверением. Консьерж удовлетворился и втянулся обратно в окошко.
Я вышел из подъезда. Посмотрел на часы. Четырнадцать семнадцать. Время медленно, но упорно ползло. Однако, погода, действительно, портилась, и небо за время пребывания в квартире Рубцова густо покрылось облаками. Ветерок усилился. Недалеко, ввинчивая в воздух мусор и голубей, крутился невидимый смерчь. По тротуару шло в разные стороны довольно много людей. В соседнем доме, метрах в тридцати, в нижнем этаже был продовольственный магазин. Наверное, застрявший где-то внутри запах жареной колбасы и яичницы заставил меня пойти в эту сторону. Уже подошел к входу, когда густеющая здесь толпа, заставила опомниться: что я, колбасу покупать собрался? Да и денег, как всегда не взял. Отвернулся. Сзади зазвенело стекло. В толпе кто-то, наверное, упал. Я оглянулся. Надо же, все остолбенело уставились на разбрызганное стекло витрины, и из открывшейся глубины, словно из разбитого аквариума, течением ещё не набравшего силу возмущения, выносило продавцов. Я быстро вернулся к своей машине. Нет, надо заехать к Каримову, посмотреть, что там осталось, а потом к Наприенко.
Квартира Каримова была в кирпичной пятиэтажке на третьем этаже. Здесь консьержа не было. Поднявшись на третий этаж, я увидел, что железная дверь не опечатана. Секунду постояв в недоумении, я нажал кнопку звонка. Глазок непрофессионально затмился изнутри, меня изучали, потом женский голос спросил, кто я такой? Я вытащил свою волшебную красную книжицу, помахал перед глазком и сказал, что он из милиции. Внутри поколебались, но открыли. Черненькая испуганная девушка лет восемнадцати вопросительно смотрела на меня.
- Здравствуй, - сказал я, - я пришел снять показания.
- Но ведь уже два раза были из милиции.
- Я, собственно, не из милиции, - признался я и раскрыл свою "липу". Девушка прочла, поправила смоляную прядь, упавшую на лицо, и вновь посмотрела снизу вверх мне в лицо.
- ФСБ? - беспомощно спросила она. - Зачем?
- Надо, - твердо сказал я. - Вы позволите мне войти и осмотреть место происшествия?
- Да, заходите, - отступила она.
Я вошел.
- А вы кто будете? - спросил я девушку.
- Я племянница Рустама Исаевича, Фатима.
- Вы были здесь ночью?
- Да, - подтвердила она и заморгала черными ресницами.
- Ну, ну, - сказал я.
Мы прошли через всю застланную коврами гостиную и подошли к двери спальни.
- Здесь, - сказала Фатима.
Я стал открывать дверь и обнаружил, что это затруднительно: дверь была повреждена. Впрочем, открылась. Бардак в комнате был страшный. Мебель порушена, вся в расщепах, к тому же ещё тронутая огнем. На сохранившихся кроватях - бурые потеки. Крови конечно. Вместе со мной в комнату вошла и Фатима, огляделась, заморгала ещё чаще, потом беспомощно взглянула на меня. Показались слезы. Я вытащил платок, всегда хранившийся для экстренных случаев (встречающихся чаще, чем даже можно себе представить), решительно протянул девушке, дабы она вытерла глаза и нос, уже хлюпающий.
- Расскажи-ка мне, Шахеризада, все, что знаешь.
Она вздохнула.
- В час ночи выстрелили из открытого окна пятого этажа вон того подъезда, - указала она пальцем в проем пустого окна на дом напротив.
- А ты откуда знаешь? - спросил я, внимательно всматриваясь в окна указанного подъезда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80