– На Мичурина, но расплачусь, когда приедем. Сто рублей дам.– Кольцо – обручальное?– Что? – не понял Парфенов.– Кольцо на пальце – обручальное? Золотое?– Да.– В залог дашь, – сказал невидимый водитель. (Чтобы увидеть, надо нагнуться ниже, а это невозможно.)– Согласен, – протянул Парфенов руку.Человек крутил кольцо и рвал – и снял наконец.– Спасибо, – сказал Парфенов.– Не за что, – сказал невидимый человек, и – на газ, и – уехал.Парфенов постоял, сокрушенно склонив голову и бормоча:– Какие глупые люди… Что они делают с собой? Зачем?И побрел пешком вдоль улицы. Руку уже не поднимал.Но одна машина остановилась сама.– Эй, мужик! Садись, подвезем! – окликнули его.Парфенов, принимая как должное и горе, и радость (лишь бы не очень думать, чтобы не треснула голова), пошел к машине. Его взяли за руки.– Спасибо, – сказал он.– Пожалуйста, – ответили ему, и чей-то кулак прекратил ему жизнь.Так показалось Парфенову. На самом деле его всего лишь ударили под дых, но он сразу же потерял сознание.– Э, ну и хилый! – удивился мальчик в милицейской форме. – Пошарь-ка, – сказал он напарнику, – что у него там есть?– Ничего.– Совсем?– Совсем.– А костюм приличный, хоть и грязный.– Везем в отделение?– Ну его на хрен. Прошлый раз на депутата напоролся, шуму было…– Все они сейчас депутаты.– Дышит?– Вовсю.– Ложь его и поехали.
И второй раз очнулся Парфенов.Ничему не удивлялся он. Ничего не знал он и не помнил на этом свете, кроме боли в голове и в животе. И помнил только еще, что есть улица Мичурина и что ему надо туда. Там – дом.И он побрел, как раненый, держась руками за живот, пошатываясь.Час ли прошел, два ли. Фонари зажглись.И вдруг он вышел. Если б были силы, испытал бы счастье. А сейчас просто тупо понял: напротив почтамт. От него туда, по этой улице. Там – дом. Идти. Надо идти.Он шел и дошел до здания цирка. Кругом было людно. Наверное, на него смотрели. От него шарахались. Смеялись. Глупые люди. Какое ему дело до их мыслей! Ему надо домой, вот и все. Только передохнуть.Он свернул к скверу, что напротив цирка. Сел.Вскоре рядом сели несколько.Подростковые голоса.Мальчики, ласково подумал Парфенов. Я почти уже дома.– Да не бойся, не смотрит никто! – голос.– Я не боюсь, а ты все равно встань вот так.Руки лезут в карманы пиджака, брюк.– Вот сволочь! Ни копейки нет.– Алкаш!– Пиджак снять?– Он тебе нужен?– А для хохмы. И штаны тоже. Вы прикройте, прикройте!Тело Парфенова дергается – как марионетка в руках неумелого кукольника. С него снимают пиджак. Брюки. Остальное. Он голый. Но ему все равно. Лишь бы перестали дергать.Перестали.Вот и спасибо.Можно идти.И он опять пошел.Он сохранил ум и даже хитрость!Он не пошел по улице Чапаева, где больше людей и милиционеров. Он пошел по улице Рахова. Там людей меньше, хотя машин столько же. Но машины менее страшны. Пусть смотрят. Глупые люди. Главное – дом все ближе. С каждым шагом.Он шел и шел, глядя в землю.Поднял голову: дом. Его дом. Светятся окна.Так быстро? Не прошло и часа, не прошло и дня, не прошло и вечности!– Здравствуйте, Пал Палыч! – старушечий голос.– Здравствуйте, – вежливо ответил он.Его знают и уважают. Его любят.Бесконечные ступени лестницы.Всё. Дома.Лицо женщины, которую он любит.– Паша!!!– Ничего. Поздравьте меня – я жив!– Отец?!– И ты дома? Это приятно. И твоя жена? Пусть уйдет, мне стыдно.– Паша, что это?– Это я. Мне ванну. И вина. Пожалуйста. Или умру.Пахучая жидкость. Зубы стучат о стекло. Теплым огнем внутрь. Радуга по телу. Голова проходит, и это кажется невероятным.Приходит ясность.И он вдруг понимает, что голый, понимает по-настоящему.Он понимает – всё.И почему-то начинает сотрясаться крупной дрожью.Его усаживают.Дают чего-то горького. Лекарство?Рука жены.Он берет ее и припадает к ней губами.Рука почему-то влажная и соленая. Глава тридцать девятаяЛишняя сотня Змей плакал, а люди думали, как бы смыться – но чтоб другие не заметили. И замешкались поэтому.И вдруг голос Лидии Ивановны, матери Серегиной (Сергея Углова, Змея то есть):– Куда ж вы, гости дорогие? А выпить не хотите разве? И денежки отдайте, Сережа ж говорит: чужие, а он чужого сроду не брал. Сколько там, Серег? Ты слышишь?– Двадцать… одна… тысяча… – заикаясь от горестного плача, вымолвил Змей.– Вот двадцать одну тысячку и соберите обратно, вы ж люди или нет? – сказала Лидия Ивановна.И все посмотрели на веранду, на стол, за которым стояла Лидия Ивановна. Уютно горела лампа над столом (разве вечер уже?). Новая закусочка разложена. А главное – бог весть откуда – несколько бутылок водки появилось! Разве от этого уйдешь? Деньги деньгами, но о душе надо подумать или нет?– Так и совесть пропить недолго! – рассудительно сказал Братман, выкладывая на стол 1 200 долларов.– Человека с ружьем на нас нет! – сказал Немизеров, выкладывая 1 000.– В русском жанре живем! – сказал Боровков, выкладывая 1 600.– Такой поворот! – сказал Дмитровский, выкладывая 800.– Даже странно, – сказала Аня Сарафанова, выкладывая 3 500.– Алчность – второй язык кровопийства, – туманно сказала Вера Лавлова, выкладывая 1 200.– Б. жизнь! – сказала Надюша Свирелева, выкладывая 900.– Эх! – сказал Эдик Бойков, выкладывая 200.– Ух! – сказал Валера Володько, не выкладывая ничего.– Ах! – сказал Игорь Букварев, выкладывая 2 400, которые неизвестно откуда у него взялись.– Ха! – сказал Горьков, выкладывая 5 300.– Хе! – сказал Петухов, выкладывая 600.– Ху! – облегченно сказал Саша Филинов, выкладывая 1 100.– Хм! – иронически сказал Витя Шушаков, выкладывая 1 300.И больше никто ничего не выложил.Ольга Дмитрук глянула и через пять секунд сказала: двадцать одна тысяча сто долларов.– Ошибочка! – радостно закричал Сергей Углов, размазывая слезы по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53