Однако ритуал требовал задать вопрос в третий раз, и он задал его, задал особенно ядовито и гадко:
— Выходит, доблестные бароны Корнуолла, себя вы любите сильнее, чем своих детей? Тогда бросайте жребий, кому из вас расставаться с сыновьями и дочерьми. Вы готовы? Я правильно понял: этот славный с виду край населен одними лишь рабами?
И вот тогда в голове Тристана застучало вдруг на почти забытом языке: «Мы — не рабы, рабы — не мы». Азбука свободы. Да, да, еще вчера он почти ни слова не помнил по-русски. Да и зачем? Этот язык был здесь мертвым. Но теперь удивительные звукосочетания, всплывшие из немыслимых глубин памяти, разбудили его совесть, его достоинство, его скрытую силу. Азбука свободы.
Тристан вскинул глаза на Моральта и узнал его.
Да, да, вот этот самый бородатый громила однажды уже называл его рабом и заставлял целовать сапоги, правда, на плече у него был «стингер», а вокруг стояли другие моджахеды с автоматами и в камуфляжке, и шансов тогда не было никаких, но он не признал себя рабом, даже тогда не признал, и его долго били ногами. А спасло… спасло чудо.
Зала поплыла перед глазами Тристана, и он понял: снова настала пора доказывать, что он не раб, и это важнее всего на свете, а умирать легко — он знает, только не хочет он и не будет умирать. Победить нельзя, смешно еще раз надеяться на чудо, но драться надо. Просто надо драться — и все. Почему же другие не понимают этого?
Тристан сделал два шага вперед, припал на одно колено и обратился к Марку:
— О мой король, если только ты позволишь мне, я готов защитить честь нашей земли и свободу этих юношей и девушек!
Король молча склонил голову.
Невероятной силы вздох прокатился по зале, словно зевнул левиафан, поднявшийся из морской пучины. И сколько же недоумения, восторга и облегчения (главное — облегчения) прозвучало в этом нестройном гуле. Кого он больше ненавидел тогда — Моральта или корнуоллских баронов? Он не смог бы ответить. Но вот собой в тот миг Тристан залюбовался. И чтобы получить максимум удовольствия, подошел к Моральту вплотную, снял тяжелую перчатку со своей левой руки и наотмашь при всем народе хлестнул ирландского хама по лицу. Ради таких секунд не жалко и умереть.
Там, в Чечне, у него не было подобной возможности: за одну лишь попытку дать пощечину полевому командиру духи изрешетили бы его очередями.
— Я принимаю вызов! — прокричал Тристан.
А мудрейший король Марк, прочитавший без ошибки все чувства на лице молодого рыцаря, не стал его отговаривать.
И только женщины Корнуолла плакали навзрыд, провожая Тристана к морю.
* * *
Он приоткрыл глаза, поглядел на солнце из-под полусмеженных век, сделал еще пару глотков и вспомнил нечто уж совсем странное. Вспомнил детство свое. Вот только не его это было детство. Точно знал — не его, а вспомнил как свое. Из книжки так не запоминается, из кино — тоже. Такое пережить надо. Но откуда что взялось, как это может быть? Кто он? Все путалось, все перемешивалось в голове, и только яркие картинки лично пережитого им чужого детства выплывали из розово-золотистого тумана.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
и самая длинная во всей книге, поскольку в ней нашему герою никак не удается вспомнить что-то особенно важное для него, а потому и автору никак не удается поставить точку
— Мальчик мой, — говорил старый барон Рояль по прозвищу Фортепьян, разглаживая длинные седые усы и прихлебывая эль из большой деревянной кружки. — Хочешь, я расскажу, почему тебя назвали таким необычным именем — Тристан.
— Хочу, — отвечал Тристан, лежа в детской кроватке.
Спать ему совершенно не хотелось, а больше всего на свете мечтал он попробовать эля. Странный запах манил и пугал одновременно, а слова матушки-воспитательницы Брунхильды о том, что детям ни в коем случае эль пить нельзя, подогревали жгучий интерес. Тристан все ждал, когда Рояль отойдет хотя бы на секундочку, а кружку оставит на столе рядом с кроваткой, но Рояль всегда уходил и приходил вместе со своей кружкой. Эль оставался для Тристана просто запахом, и мальчик начинал представлять себе, что от одного-единственного глотка мутновато-желтой жидкости сможет перенестись в далекие края или преисполниться невиданных сил и творить чудеса. Интересно было вот так мечтать. Но и старик Фортепьян интересно рассказывал.
Действительно, почему его назвали Тристаном? И кто еще мог поведать об этом? Ведь ни отца, ни матери своей он никогда не видел.
— Так вот, мальчик мой, — начал Рояль, — уже много лет правит у нас Корнуоллом славный король Марк. А вассал его, король Рыбалинь, владел Лотианом, что на юге Альбы. Доблестным рыцарем был Рыбалинь Лотианский, в молодые годы многие страны объехал, многих врагов победил, за морями бывал и прозвище свое — Кагнинадес — получил, говорят, в Испании. На одном из тамошних наречий означает оно «достойный пример для подражания».
Вместе с Марком отражали они набеги захватчиков и побеждали их во славу великой земли логров и короля ее Артура. И столько раз Рыбалинь помогал Марку в самую тяжелую минуту, переправившись морем из Альбы в Корнуолл, что не смог Марк отказать ему в просьбе, когда возжелал тот сестры его — белозубой красавицы Блиндаметт с глазами цвета морской волны. О! Она действительно была прекрасна, как лилия, как белая роза, а улыбка ее сверкала жемчугами. Они любили друг друга страстной любовью — Рыбалинь и Блиндаметт — и сочетались браком в главном храме Тинтайоля, и король повез молодую жену в родной Лотиан, и взял с собой лучших бойцов. Ведь как раз тогда прошел слух о коварстве и злодеяниях герцога Мурлона, возомнившего себя властителем всей Альбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23