Гувер двигался быстро — его выход к центру комнаты, рукопожатие и возвращение в свое кресло заняли меньше пятнадцати секунд, — и в этой быстроте угадывалась нервная энергичная целеустремленность. Если бы мне пришлось с ним драться, я бы ударил его в живот, очевидно, самое мягкое место тела, а потом в пах, но ни за что не повернулся бы к нему спиной, после того как он упал. Взгляд Гувера и то, каким образом были сложены его губы, выдавали в нем человека, который попытался бы загрызть тебя насмерть, после того как ты отсек ему руки и ноги.
— Итак, секретный агент Лукас, — повторил он, открывая толстое личное дело — вне всяких сомнений, мое. Если не считать еще нескольких папок и книги в черном кожаном переплете у его левого локтя — мы все знали, что это Библия, подарок матери, — стол Гувера был практически пуст. — Надеюсь, ваша поездка в Вашингтон была приятной?
— Да, сэр.
— Известно ли вам, зачем я вас вызвал, Лукас? — Гувер произносил слова быстро и отрывисто.
— Нет, сэр.
Директор кивнул, но, судя по всему, он не торопился посвящать меня в курс дела. Он листал мое жизнеописание, словно видел его впервые, хотя я ничуть не сомневался, что он тщательно изучил его перед встречей со мной.
— Вы родились в 1912 году, — сказал Гувер. — В... э-ээ... ага. В Браунсвилле, штат Техас.
— Да, сэр. — Гадать о причинах вызова было бессмысленно, и все же по пути из Мексики я потратил некоторое время на размышления. Я не льстил себя надеждой, что меня ждет повышение или награда. От подавляющего большинства четырех тысяч специальных агентов мистера Гувера я отличался в том году лишь тем, что убил двух человек... или трех, если он сочтет нужным прибавить к ним Кривицкого из минувшего года. Во всем ФБР не было человека, который годился на роль убийцы меньше, чем агент по особым поручениям Мелвин Пурвис, получивший награду за то, что застрелил Джона Диллинджера и Красавчика Флойда, и хотя все в Бюро знали, что этих преступников убил не он, было известно также, что Гувер заставил Пурвиса уйти в отставку в 1935-м. Пурвис стал знаменит... более знаменит, чем сам директор, который не убил и не арестовал ни одного человека. Широкая публика должна была связывать с ФБР только одно имя — Эдгар Гувер. Пурвису пришлось уйти. Именно по этой причине я никогда не требовал наград — ни за операцию в Мексике, когда мы выловили последних оставшихся там абверовских агентов, ни за два убийства в темном саманном доме, когда Шиллер и его наемный подручный пытались меня ликвидировать, ни за Кривицкого.
— У вас два брата и сестра, — сказал Гувер.
— Да, сэр.
Он оторвал взгляд от личного дела и посмотрел на меня:
— Для мексиканских католиков семья маловата.
— Мой отец родился в Мексике, а мать была ирландка, — объяснил я. Вполне могло быть и так, что Бюро лишь недавно выяснило национальность моего отца.
— Мексиканец и ирландка, — произнес Гувер. — Просто чудо, что в семье лишь четыре ребенка.
"Чудо, которое называется «эпидемия гриппа и воспаление легких», — подумал я, но ничем не выдал своих мыслей.
Гувер опять смотрел в папку.
— Вас называли дома «Хосе», специальный агент Лукас?
Отец называл меня так. Он получил американское гражданство лишь за год до смерти.
— В моем свидетельстве о рождении указано имя «Джозеф», господин Гувер.
Если меня вызвали в Вашингтон по этой причине, я был во всеоружии. Нельзя сказать, что в Бюро царила дискриминация. В 1942 году у нас служили 5702 чернокожих специальных агента — менее недели назад я видел эти цифры в отчете местного отделения ФБР в Мехико-Сити. 5690 из них поступили к нам в последние полгода, и все они работали водителями, уборщиками, поварами и письмоводителями, которых Гувер не хотел отпускать на военную службу. Он прилагал все силы, чтобы его специальные агенты были избавлены от призыва, однако после Пирл-Харбора дал понять, что любой сотрудник, пожелавший отправиться в армию, может сделать это, но обратная дорога в Бюро будет для него закрыта.
Я знал, что до Пирл-Харбора в ФБР было по меньшей мере пятеро нефов — три шофера Гувера, а также Джон Амос и Сэм Нуазетт. Амос был в преклонных годах. Он являлся слугой, телохранителем и другом Теодора Рузвельта — Рузвельт буквально умер на его руках, — и, когда в 1924 году Гувер возглавил Федеральное бюро расследований, Амос уже получал там жалованье. Однажды я видел старика на стрельбище — ему поручили чистить оружие.
Сэм Нуазетт являл собой более свежий пример того, что и негр способен добиться успеха в наших рядах; он был специальным агентом, состоявшим в личном штате Гувера — я удивился, не встретив его у входа в кабинет директора, — и зачастую служил для нас напоминанием о великодушной политике Бюро по отношению к чернокожим. Когда мне показали статью в журнале «Эбони», которая трубила о тесном сотрудничестве специального агента Нуазетта и господина Гувера, я невольно улыбнулся, прочтя фразу «отношения между этими людьми весьма точно отражают атмосферу расовых отношений, царящую в Бюро». Автор статьи был весьма недалек от истины, хотя и не в том смысле, который вкладывал в свои слова. Нуазетт — «мистер Сэм», как его называл Гувер и все остальные — был личным помощником директора и его мажордомом, которому вменялось в обязанности подать Гуверу сухое полотенце, когда тот выходит из своей персональной ванной, помочь надеть пальто и — самое главное — подшивать досье, к которым Гувер питал ненависть, сравнимую только с его страхом и ненавистью к коммунистам.
«Вас называли дома „Хосе“?» Гувер намекнул мне, что знает... вернее, Бюро знает о том, что, когда я родился, мой отец не имел американского гражданства, и с формальной точки зрения я был отродьем латиноса, «мокрой спины».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28