Перед камерой проплыло тело молодого мужчины, наполовину вывалившееся из скафандра. Я увидел вылезшие из орбит глаза и взорванные давлением легкие.
– Нет, – отрезал адмирал Сингх. – Они могут обескровить нас. Могут оттеснить нас к самому Гипериону. Но не могут ни вышвырнуть нас из системы, ни нанести нам поражение.
– А портал? – Голос сенатора Ришо дрогнул.
– Ни уничтожить нуль-портал, – добавил Сингх.
– Он прав, – подтвердил Морпурго. – Тому порукой мой профессиональный опыт.
Гладстон со странной улыбкой поднялась с места. Все присутствующие, в том числе и я, поторопились подняться.
– Вы поручились, – негромко сказала она, обращаясь к Морпурго. – Вы поручились. – Она скользнула взглядом по лицам своих сотрудников. – Мы встретимся здесь, когда этого потребуют события. Связным между мной и вами назначаю Ли Хента. Работа правительства, господа, будет идти в обычном режиме. Всего хорошего.
Все стали расходиться, только я вернулся на свое место и вскоре остался в комнате один. Динамики вновь заработали на полную громкость. На одной волне слышались громкие мужские рыдания. На другой, сквозь треск и щелчки помех, гремел чей-то маниакальный хохот. Надо мной, за моей спиной и с обеих сторон медленно двигались во тьме созвездия, и свет звезд равнодушно серебрил руины и обломки

Дом Правительства был выстроен в форме звезды Давида. В центре ее, защищенный низкими стенами и кущами деревьев, рассаженных в особом порядке, находился сад. Конечно, не такой обширный, как Олений Парк со своими зелеными просторами, но не менее живописный. Поздним вече ром я вышел туда на прогулку. Яркое сине-белое небо Центра уже покрывалось позолотой, когда меня догнала Мейна Гладстон.
Несколько минут мы молча шли бок о бок. Я заметил, что она переоделась в длинное платье, какие носят величественные матроны на Патофе: свободного покроя, с пышными складками и вставками сложного темно-синего и золотого рисунка – точь-в-точь вечерний небосвод у нас над головами. Руки она держала в карманах, широкие рукава раздувались на ветру; подол касался молочно-белой каменной дорожки.
– Вы позволили им допросить меня, – начал я. – Любопытно, почему.
– Они не транслировали допрос для своих сообщников. – Голос Гладстон звучал устало. – Никакого риска разглашения секретной информации не было.
Я улыбнулся.
– И тем не менее я подвергся всем этим испытаниям с вашего ведома.
– Служба безопасности хотела узнать о них все, что только возможно. Все, что они выболтают.
– Ценой кое-каких… не очень приятных ощущений с моей стороны, – заметил я.
– Да.
– Ну и известно теперь безопасности, на кого они работают?
– Этот человек упомянул фамилию Харбрит, – ответила секретарь Сената. – Наши люди почти уверены, что речь шла об Эмлеме Харбрит.
– Управляющей биржей на Асквите?
– Да. Она и Дайана Филомель связаны со старыми монархистскими фракциями организации Гленнон-Хайта.
– Они вели себя по-дилетантски, – сказал я, вспоминая легкость, с какой Гермунд обронил фамилию Харбрит, и непродуманность вопросов его жены.
– Конечно.
– Связаны ли монархисты с какими-нибудь серьезными организациями?
– Только с церковью Шрайка, – ответила Гладстон. Она остановилась перед каменным мостиком через ручей и, подобрав свое роскошное сине-золотое одеяние, присела на кованую железную скамью. – Ни один епископ до сих пор не вышел из подполья, знаете ли.
– Учитывая беспорядки, их трудно осуждать. – Я остановился перед скамьей. Поблизости не было ни телохранителей, ни мониторов, но я знал: одно угрожающее движение в сторону Гладстон, и я очнусь в изоляторе службы безопасности.
Облака над нашими головами растеряли последнюю позолоту и светились теперь ровным серебряным светом, отражая огни бесчисленных экобашен ТКЦ.
– Как поступила служба безопасности с Дайаной нее мужем? – спросил я.
– Они были подвергнуты доскональному допросу и… находятся под арестом.
Понятно. Доскональный допрос означал, что их мозги плавают сейчас в полностью изолированных от внешнего мира баках. Их тела будут содержаться в криогенном хранилище до тех пор, пока секретный суд не определит, можно ли квалифицировать их деяния как государственную измену. После процесса тела будут уничтожены, а Дайана и Гермунд останутся под "арестом" с полностью отключенными каналами восприятия и связи. Уже несколько, веков Гегемония не применяла смертной казни, но альтернативы ей были не из приятных. Я опустился на другой конец скамьи.
– Вы по-прежнему пишете стихи?
Вопрос удивил меня. Я посмотрел вдоль садовой дорожки, где только что загорелись летучие японские фонарики и скрытые листвой люм-шары.
– Как вам сказать… – Я задумался. – Иногда я вижу сны в стихах. Точнее, видел. Раньше.
Мейна Гладстон принялась разглядывать свои руки, сложенные на коленях.
– Вздумай вы описать то, что сейчас происходит, – спросила она, – что за поэма бы получилась?
Я засмеялся.
– Я уже дважды начинал ее и бросал… или, вернее сказать, "он" начинал и бросал. Это поэма о гибели богов и о том, как они противились своему низвержению. Поэма о метаморфозах, страданиях, несправедливости. И о поэте, который, как "он" считал, пострадал от несправедливости больше всех.
Гладстон повернулась ко мне. В полумраке ее лицо казалось нагромождением морщин и теней.
– И каких же богов свергают с престола сейчас, господин Северн?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30