Футов за шестьдесят от дома уже нащупывал в кармане ключ. А когда отворил дверь, к нему сразу подступило то же ощущение пустоты, что нынче вечером. Он даже не стал включать свет: луна ярко светила в окна, жалюзи не были опущены. Он пошел в спальню и позвал:
— Рут!
Увидел, что постель не расстелена. В спальне никого не было. На коврике валялась пара стоптанных туфель. Тогда он распахнул другую дверь и застыл, дрожа от внезапно прихлынувшего страха. Слава богу, малыша не забрала! Бен лежал в своей колыбельке, теплый, тихий, сладко пахнущий свежим хлебом.
Как-то Гэллоуэй сказал жене:
— Правда, от него пахнет теплым хлебом?
Она ответила — без злобы, в этом-то он уверен; просто такой у нее был склад ума:
— Обделанными пеленками — вот чем он пахнет, как все грудные!
Ему захотелось схватить младенца на руки и прижать к себе. Но он сдержался, только склонился над ним и долго вслушивался в детское дыхание, потом на цыпочках вернулся в спальню и включил свет.
Шкаф она оставила открытым, ящик туалетного стола был выдвинут до отказа, на дне его чернели две шпильки. Комната хранила резкий, вульгарный запах ее духов— похоже, она надушилась перед самым уходом.
Рут унесла все свои вещи, кроме домашнего платья из цветастого ситца да двух пар рваных трусиков.Он не плакал, не сжимал кулаки. Пошел в спальню, сел в кресло рядом с приемником и долго сидел. Потом побрел в кухню посмотреть, не оставила ли она письма на столе. Письма не было. И все-таки он искал не зря. В мусорном бачке возле раковины валялись клочки бумаги. Он не поленился и сложил их, как складывают фрагменты головоломки.
Она хотела оставить ему письмо, но у нее ничего не получилось. Несколько раз она начинала писать своим корявым почерком с орфографическими ошибками.
«Дорогой Дейв...»
«Дорогой» она зачеркнула и сверху написала «бедный», а дальше на листке было только несколько слов:
«Когда ты прочтешь эта...»
Этот листок она порвала. Бумагу брала из блокнота, что висел в кухне; он служил для записи заказов бакалейщику, приходившему по утрам. Наверно, Рут присела к столу, за которым каждый день чистила овощи.
«Дорогой Дейв!
Я знаю, что причиню тебе боль, но у меня больше нет сил, и, пусть лучше это случится теперь, чем потом. Я часто собиралась все тебе сказать, но...»
И, опять не сумев, конечно, выразить свою мысль, она разорвала листок. На третьем обращения вообще не было:
«Мы не созданы друг для друга, я поняла это в первые же дни. Всё было ошибкой. Оставляю тебе малыша. Всего хорошего».
«Всего хорошего» было зачеркнуто; сверху она написала: «Будьте счастливы оба».В последний момент она. опять передумала: третье письмо тоже было разорвано, клочки выброшены в мусорный бачок. Она решила уйти без объяснений. Да и к чему они? Разве слова помогут? Пусть муж думает что угодно.
Гэллоуэй уселся в кресло, уверенный, что нынче ночью ему не заснуть. В шесть утра, когда солнце уже залило комнаты, его разбудил крик Бена. Утром и вечером Дейв сам давал ему рожок. Уже несколько недель мальчика прикармливали кашей, а на днях начали давать и овощное пюре. Менять пеленки Дейв тоже умел: поспешил усвоить эту науку первым делом, едва. Рут с малышом вернулись из родильного дома.
С тех пор прошло пятнадцать с половиной лет. Рут он больше никогда не видел, и единственное известие о ней получил спустя три года, когда явился юрист с бумагами-, которые Дейву надо было подписать, чтобы жена могла с ним развестись.
Гэллоуэй не спал. Он широко раскрытыми глазами уставился на кушетку, которую перевез вместе со всем скарбом из Уотербери.Бека он воспитывал сам, без посторонней помощи, и лишь когда уходил на работу, доверял сына заботам соседки, у которой было четверо детей. Каждую свободную минуту, каждую ночь проводил рядом с сыном, даже в кино не ходил. Ему хотелось уехать из Уотербери, но помешала война: он был мобилизован у себя на фабрике, выполнявшей военные заказы. А когда война кончилась, он стал подыскивать, где бы обосноваться и открыть собственное дело, с тем чтобы побольше бывать дома. Ради Бена он остановил выбор на небольшом городке: здесь жизнь спокойнее.
Вдруг в нем шевельнулась надежда: во дворе, где в такое время просто, некому ходить, послышались шаги, и на секунду Дейву подумалось, что сын вернулся. У него вылетело из головы, что Бен уехал на машине, и вернись он — Дейв первым делом услышал бы шум мотора, скрип тормозов, стук дверцы.
Шаги приближались: людей явло было двое; шли они как-то странно — неверной, спотыкающейся походкой. Кто-то начал подыматься по лестнице, и в тот же миг послышался женский голос. Тяжелые башмаки нерешительно одолели вторую ступеньку, третью. Гэллоуэй отворил дверь на лестницу, включил свет и спросил:
— Кто там?
И недоуменно застыл на площадке: снизу на него тупо таращился пьяный в стельку Билл Хоукинс, с мокрыми усами, в засаленной шляпе.Мимо Билла пыталась протиснуться Изабелла Хоукинс в домашнем платье и переднике; она была без пальто, простоволосая, словно ей пришлось внезапно выскочить из дому.
— Не обращайте на него внимания, мистер Гэллоуэй? Видите, он опять готов.Гэллоуэй знал эту пару, как знал всех в Эвертоке. Хоукинс работал скотником на одной из окрестных ферм и не реже трех раз в педелю напивался, да так, что порой его приходилось волоком тащить с шоссе, чтобы не задавила машина. Все уже привыкли, что он, пошатываясь, бродит по улицам и что-то бормочет в рыжеватые, с грязной проседью, усы.
Жили Хоукинсы на самой окраине, у железной дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39