Знаешь, с тех пор как не стало Боба, они все вели себя одинаково.
Тут Люлю вспомнила о моей связи с Аделиной.
— Я не должна была этого делать? Ты сердишься?
— Да нет же!
— Она познакомилась с одним типом, который служит ночным барменом где-то в районе авеню Терн. Сперва он дожидался ее на улице. Потом взял привычку вваливаться сюда, усаживался у стола и даже шляпу не снимал. Она заявлялась по утрам не раньше десяти, невыспавшаяся, усталая. Я сказала ей, что нельзя одновременно заниматься и тем ремеслом, и этим; она не скрывала, что ее дружок почти каждую ночь поставляет ей клиентов. Ты жалеешь о ней?
— Ничуть!
— Ученица нашла место получше и недалеко от дома, а я никого не стала нанимать. Теперь у меня только Луиза.
— Это она ходит за покупками?
— Я посылаю ее к булочнику и к колбаснику. — А сама не выходишь?
— А зачем? Что мне делать на улице? Но я не поэтому тебя позвала. Зря, наверно, побеспокоила. Жена не рассердилась? Я и сама могла бы похлопотать, и мне,
может быть, сказали бы правду. Ты знаешь доктора Жигуаня?
Это одно из самых известных и уважаемых имен в медицинском мире, причем не только во Франции, но и за границей; вне всякого сомнения, в Европе он крупнейший специалист по раку.
— Живет он на Сен-Жерменском бульваре,— продол- жала Люлю.— Вроде это не простой врач, а знаменитый профессор: в день принимает всего несколько че-
ловек и только по предварительной записи.
— Правильно. Большую часть времени он занят в больнице и в клинике в Нейи, там он оперирует.
— У меня есть клиентка, маленькая госпожа Ланж, она долго жила на улице Коленкура. Муж у нее архитектор. Года два назад они переехали на Сен-Жермен-ский бульвар, но шляпки она продолжает заказывать у меня. Я ее не видела с весны. Сегодня она зашла в лавку и между делом спросила:
— Вашему мужу лучше? Я не поняла ее и сказала:
— Разве вы не знаете, что он умер? Госпожа Ланж вздохнула:
— Вот уж не думала, что все произойдет так скоро.
— Простите, что вы хотите этим сказать?
Теперь она не поняла- и смутилась. Почувствовала, что совершила бестактность, но не знала, какую и как из нее выпутаться.
— Почему вы спросили, лучше ли ему?
— Я полагала...
— Полагали, что он болен?
— Да. Именно. Как-то я встретилась с ним на лест-нице, он звонил доктору Жигуаню.
— То есть вы видели, что он входил к врачу?
— Да. Это было в начале лета. В июне, потому что первого июля мы уехали на юг.
— Вы уверены, что это был он?
— Совершенно уверена. Тем более, что, встретив его спросила, как у вас дела, и он ответил, что все в порядке. Мы живем этажом выше доктора. Было это в три часа дня.
Вы догадываетесь, Шарль, о чем я хочу вас попросить? Если этот врач такой занятой, он меня не примет или переговорит на ходу, не выслушав до конца. А если даже выслушает, то, боюсь, не скажет всего, что знает. И я сразу подумала о вас...
Я взглянул на часы. Девять, звонить Жигуаню уже поздно. Он не из тех, кто позволяет попусту беспокоить себя, тем более коллеге. Лет ему примерно шестьдесят пять, но выглядит он старше, вернее, возраст его не угадать. Он видел, как умирали от рака его отец и мать. Его единственная дочь в шестнадцать лет скончалась от редчайшей формы этой болезни, и он самолично дважды ее оперировал.
Глядя на его размеренную походку, расчетливые движения, слыша почти беззвучный голос, можно подумать, что он бережет силы; в известном смысле так оно и есть: он избрал ритм жизни, позволяющий ему вести такую работу, какая не под силу многим молодым. Кроме чтения лекций, он делает по пять-шесть операций в день как в больнице, так и в Нейи, и.еще находит время принимать пациентов ив клинике, и дома.
Не завидую ответственности, которую он бестрепетно берет на себя каждый день, выбирая, кого принять, кого нет. Поскольку для него, как и для любого другого, в сутках лишь двадцать четыре часа, он может принять ограниченное число больных, и платных, и бесплатных, а от его выбора зачастую зависит жизнь или смерть человека.
Я немножко оробел при мысли, что придется попросить его о встрече, но все-таки пообещал Люлю завтра же с утра заняться этим. Связываться с ним надо до восьми: стоит ему уйти в больницу, и добраться до него по телефону уже невозможно.
— Вы повторите мне все, что он вам скажет?
— Обязательно.
Не знаю почему, но я был не слишком доволен. Мысль, что Дандюран покончил с собой из-за неизлечимой болезни, пришла мне в голову с самого начала, но я ее отбросил.
— Сейчас я вам сделаю укол — это немножко вас поддержит,— сказал я Люлю.
И не дожидаясь ее согласия, начал готовить шприц. Ляжка у нее стала совсем дряблая. Готов голову прозакладывать, что Люлю потеряла килограммов десять.
— И все-таки, невзирая ни на что, постарайтесь есть.
— Когда я буду знать, мне станет легче.
Ей не терпелось увериться, что ее вины в решении, принятом Бобом, нет. Столько недель — месяцев! — уже прошло, а она все терзает себя вопросом, почему Боб ушел из жизни, ничего ей не сказав!
Потом я сделал два визита к больным. Когда вернулся, жена спросила:
— Что там стряслось?
— Люлю узнала, что Боб был на приеме у Жи-гуаня, специалиста по раку.
— Бедняга.
Я не стал обсуждать этот вопрос. Утром я с некоторой дрожью снял трубку и набрал номер Жигуаня. Ответил он сам. Когда я назвал свою фамилию (она ему известна), он спросил:
— У вас больной?
Я объяснил, что очень прошу всего десятиминутной встречи, когда ему будет удобно, чтобы задать несколько вопросов об одном его пациенте. — Как фамилия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41