Иногда они говорили о жизни на улице Кармелитов., Полагаю, что в тот день они вспоминали, как Робер, когда он так внезапно бросил ученье, приехал перед новогодними праздниками повидаться с отцом.
Жермена спросила его: «Не сожалеешь?» После секундного раздумья он ответил что-то вроде: «Во всяком случае, одной женщине я дал и до сих пор даю счастье». Потом усмехнулся, как обычно, когда подтрунивал над собой, и добавил: «В конце концов, если бы каждый принес счастье хоть одному человеку, весь мир состоял бы из счастливых людей».
Я предпочел бы, чтобы эти слова были повторены теплым голосом Жермены Петрель, а не ее супругом, но даже в его передаче они тронули меня.
У меня, впервые появилось ощущение,, что я хоть отчасти начал понимать Боба Дандюрана, и первым следствием этого был порыв нежности к Люлю. Мне стало досадно на себя за то, что я так давно не. заходил к ней и неверно расценил наш последний разговор по телефону.
Слова Боба поразили и Сосье. Он негромко произнес:
— Вот и я так же поступаю по отношению к детям. По крайней мере стараюсь...
Я бросил через гостиную взгляд на жену и подумал, а старался ли по-настоящему я...
— Не присоединиться ли нам к дамам? Похоже, у них интересная беседа.
Когда я подошел, жена говорила:
— ...Понимаете, что я хочу сказать? Он вёл себя с ней, как истый джентльмен. Как только женился, стал считать своим долгом, насколько я его понимаю...
Я перебил ее, обратившись к Жермене:
— Возвращаясь с кладбища, вам удалось поговорить с Люлю?
— Мы возвращались порознь. Ей с подругой пришлось остаться в Тиэ. Мне она показалась довольно-таки необщительной, но, может быть, это от смущения.
Моя жена открыла рот, но я опять помешал ей высказаться.
— Ее преследует мысль, что она виновата в его смерти. Робер был для нее всем, более того: она им жила. Вряд ли она даже помнит свою жизнь до встречи с ним. К ней он относился, я бы сказал, как к ребенку. Она научилась у него всему, что знает. Переняла его манеры. Он был в каждом ее слове, в каждой мысли. И вдруг — его нет, и она остается без опоры.
Жена все-таки вмешалась:»
— Счастье еще, что у неё есть мадмуазель Берта!
Я готов был залепить ей пощечину. Она почувствовала это по моему взгляду и побледнела. Поджала губы, как всегда, когда, понимает, что сделала не то, но не желает признать.
— У нее нет ничего, кроме памяти о.Бобе,— возразил я.— Кстати, Бобом назвала его она, и в течение двадцати трех лет все его так и звали.
— Он рассказывал нам,— вставила Жермена Пет-рель.— Интересно, что когда мне было лет пять-шесть, я как-то вечером за столом назвала его Бобом — так звали брата одной моей подружки. Папа нахмурился. «Робер!» — поправил он. «А почему не Боб? Так красивее».— «Для ребенка, может быть. Но когда он станет известным адвокатом, судьей или профессором, это будет звучать смешно».
И он рассказал ним об одной из своих тетушек; я ее не знала, потому что она умерла в Индокитае. Когда она была грудной, кормилица звала ее Птичкой, и прозвище пристало. Папа утверждал, что в восемьдесят лет тетку все ещё называли Птичкой.
Жан-Поль заметил:
— А «Боб» ему подходило. Моя жена все-таки вмешалась:
— Я полностью на стороне вашего отца. Я тоже никогда не позволяла звать своих детей уменьшительными именами.
— А не пора ли нам закрыть заседание? — предложил я.
Жермена Петрель улыбнулась, поняв, что у нас с женой не всегда совпадают мнения, в частности в том, что касается Боба и Люлю. Я был признателен ей за то, как она рассказывала о своем брате, и понял, что он любил время от времени навещать ее. У меня оставался еще один вопрос к ней, и, пользуясь тем, что все направились в прихожую, я задал его: .
— Ваш отец очень на него рассердился?
— Ну, он не проклял его, как в бульварных романах, и отнюдь не захлопнул перед ним двери дома. Папа уважал чужие взгляды, я уже вам говорила. Но убеждена, что для него это было чудовищным разочарованием. Папа только сказал: «Ты идешь своим путем, я своим. Каждый сам выбирает дорогу».
— Боб больше не приезжал повидаться с ним?
— Нет. Он несколько раз писал. Папа не отвечал, и брат сделал вывод, что отец решил порвать с ним всякие отношения. Вообще позиция и того, и другого остается для меня тайной: ни папа, ни брат никогда не заводили со мной разговора на эту тему. Думаю, папа был слишком горд и слишком целен, чтобы примириться с произошедшим или сделать вид, что примирился. Что же до Робера, мне кажется, его сдерживала своего рода стыдливость. Он не хотел навязываться, как не хотел навязывать нам свою жену.
— Он не приехал даже попрощаться с умирающим отцом?
— Папа скончался скоропостижно от эмболии, когда сидел вместе с тетей в библиотеке.
— Боб был на похоронах?
— Да. Только без жены. Он взял ее с собой в Пуатье, но оставил в отеле.
Люлю умолчала об этой поездке. Я пребывал в уверенности, что она всего раз ездила в Пуатье.
— Если вы вдруг окажетесь в нашем квартале и у вас будет свободная минутка, заходите без всяких церемоний, поболтать — вы мне доставите огромное удо-
вольствие. Во второй половине дня я очень редко выхожу из дому.
Жан-Поль слышал приглашение и, похоже, отнесся одобрительно.
— Меня, к сожалению, не будет. Я уже буду в Военно-морском училище.
На прощанье он крепко пожал мне руку, как бы благодаря за преданность его дяде.
— Он был замечательный человек! — шепнул Жан-Поль.— Только не ладо слишком часто напоминать об этом папе.
Его мать попрощалась сдержанней, но тоже чрезвычайно сердечно.
— Не забывайте о моем приглашении! — бросила она, садясь в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41