Подумав так, я вдруг захотел ее и стал считать дни до отъезда в Париж.
— О чем ты думаешь?
— Об одном пациенте.
Приехал я ночным поездом третьего сентября, один. Утра на побережье стали прохладней, над водой висела золотистая дымка, и солнце не скоро разгоняло ее.
Я снова вернулся к своим пациентам, к привычной жизни. Теперь мне не хотелось на улицу Клиньянкур, хоть я и мог туда пойти; повидаться с Люлю тоже не было настроения.
Я ограничился тем, что как-то утром, умывшись и позавтракав, позвонил ей — перед самым приемом.
— Хорошо отдохнули на море? — поинтересовалась она.
— Как обычно.
— Как чувствуют себя жена и дети? — Великолепно. А вы?
— Ничего.
— Как настроение?
— Не знаю. Мне как-то все безразлично. Ответ мне не понравился.
— Вонючка все еще при вас?
— Кто?
— Мадмуазель Берта.
— Да, она здесь.
— Все такая же?
У меня появилось ощущение, что внезапно мы стали далеки друг от друга. Дошло уже до того, что мы не знаем, о чем говорить, ищем слова. Видимо, Люлю не одна. Впрочем, она никогда не бывает одна. Присутствующие слышат разговор. Может, этим и объясняется холодность ее тона?
— Начали возвращаться мои клиентки, и мы уже шьем зимние шляпки.
— На днях загляну к вам.
— Мне будет очень приятно. — До свиданья, Люлю.
— До свиданья, Шарль.
Может быть, она раскаивается, что так была безудержно откровенна со мной при последней встрече? Но ведь она не сказала ничего такого, о чем могла бы сожалеть. А может, просто опять подпала под влияние мадмуазель Берты?
Я позвонил в больницу, чтобы узнать, как Гайар, ожидая услышать, что он умер. Нет, три дня назад он возвратился к себе в мастерскую на вершине Мон-мартрского холма и снова начал ежедневные обходы бистро. Видимо, он опять стал каждый день заходить в ателье на улице Ламарка, сидел там, пил белое вино и произносил перед мастерицами речи, которые были им непонятны и вызывали только смех.
И опять я подумал о... Нет! Не хочу идти к ней! Мне вдруг вспомнился афоризм, который я вычитал, еще когда учился, кажется, у Стендаля и переписал в записную книжку, потому что мне он показался чрезвычайно глубоким: «Человек привыкает ко всему, кроме счастья и покоя».
В общем-то, это эквивалент шутки студентов-медиков: «Здоровый человек — это больной, который не знает о том, что ой болен».
Не имеет значения, почему это пришло мне в голову. Всю неделю, оставшуюся до возвращения семьи, я скучал по жене и детям, особенно по детям. Встретился со своим коллегой Мартеном Сосье, тем, что заведует отделением в больнице Кошена и знаком с сестрой и зятем Боба.
Я намеренно не напоминал ему о Петрелях. Смешно Сейчас у меня появилось ощущение, что я злюсь на Дандюрана и виню его в том, что мне пришлось взглянуть в лицо неприятным истинам. Чего стоит хотя бы возможное вдовство моей жены и ее второй брак! Однажды ночью мне это снилось в течение получаса, даже пришлось подняться и принять таблетку фенобарбитала.
Если вполне здоровый человек, почитающий себя нормальным и разумным, проведший почти всю жизнь, так сказать, в изучении себе подобных, доходит до того, что начинает верить в такие нелепые фантазии, чего можно требовать от той же Люлю, переживающей подлинную трагедию?
— Кстати, я тут получил весточку от Петрелей,— сообщил Сосье, который никогда ничего не забывает.— Их дочь выиграла какое-то первенство по плаванию. Они возвращаются в субботу, и мы с женой решили пригласить их на будущей неделе к нам. Твоя жена уже вернется?
— Да. Тоже в субботу.
— Среда тебя устраивает?
— Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты считал себя обязанным...
— Да нет же! Нет! Жена приготовит рыбу по-провансальски. Это очаровательные люди, и уверен, с ними тебе будет интересно.
Теперь, когда я уже по уши увяз в этой истории, отказываться было просто нельзя. Итак, в среду я увижу сестру Боба, ее мужа и сына, который как две капли воды похож на дядю.
В субботу днем мне предстоял всего один визит, а на вокзал Монпарнас мне надо было приехать только в половине седьмого. Всю неделю я убеждал себя:
— Надо воспользоваться тем, что я покамест один, и навестить Люлю; когда приедет жена, часто ходить к ней не удастся.
Я направился на улицу Ламарка, дошел до площади Константен-Пекёр и закончил свой путь перед сомни тельными меблирашками на улице Клиньянкур.
Подруга, сидевшая в комнате, взглянула на меня с улыбкой, которую, видимо, она считает лукавой, поднялась и заявила:
— Я вас покидаю.
На что Аделина самым естественным тоном заметила:
— Тебя никто не гонит...
У Сосье огромная квартира, окна которой выходят в Люксембургский сад. И сам Сосье, и его жена — убежденные, можно даже сказать, непреклонные лево-бережники. Она и родилась здесь, метрах в ста от дома, где они сейчас живут; ее отец был знаменитый врач, Сосье у него учился. Один их сын. в армии в Северной Африке, другой, старший — он уже женат и совсем недавно у него родился ребенок — принят младшим интерном в больницу Кошена, а дочка — она самая младшая — еще целый год пробудет на лечении в санатории в Швейцарии.
Мы с женой приехали первыми. Жена сразу же отправилась за Шарлоттой Сосье на кухню, где та самолично готовила что-то вкусное: в этом доме любят попотчевать и, приглашая гостей, спрашивают, как они относятся к рыбе по-провансальски, петуху в вине, куропатке с капустой, овощам по-лотарингски. А Сосье торжественно спускается в подвал выбрать вина, которые потом ставит подогреть или охладить.
— Как дела? Сигару?
— Перед обедом не стоит.
— Портвейн?
— Подождем, когда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41