.. Вот не слушаешься!.. И дождешься, схватишь когда-нибудь брюшняк!..
Сквозь сумерки, на прежнем месте, наклеенное на стене рынка, все еще виднелось объявление. Но, может, оно провисело там уже неделю? Осталась же на противоположной стене старая афиша гастролировавшего прошлым летом цирка!
Меня также удивляет, что я пропустил мимо ушей все разглагольствования тети и даже затрудняюсь припомнить общий смысл ее рацеи.
Однако же я хорошо помню, что меня что-то тогда поразило, что-то совсем необычное, и я внимательно оглядел всю площадь, стараясь догадаться, чего же недостает. И сейчас вижу часы, показывавшие десять минут шестого. Вижу за матовыми стеклами силуэты посетителей кафе Костара. Даже вижу аптекаря с седой бородкой, наклонившегося над прилавком и растирающего в ступке какие-то снадобья.
И тут я поднял глаза... И понял. Необычным было окно моего друга Альбера - да, да, я назвал его своим другом Альбером, хотя ни разу с ним не разговаривал.
На окне Рамбюров не было настоящих гардин. Но вечерами, когда они садились ужинать, всегда в одно и то же время, мадам Рамбюр подходила к окну и завешивала его, прицепляя к кольцам черный лоскут - вероятно, остаток старого платья.
А в тот вечер - не важно, в ту или другую пятницу, поскольку я не уверен,- хотя было всего десять минут шестого, черный лоскут уже болтался на месте. Это было бы понятно в субботу, когда окно занавешивали раньше, чтобы выкупать Альбера. Я всегда следил за приготовлениями. Как сейчас, помню оцинкованную лохань и два кувшина с горячей водой, чистое белье, которое мадам Рамбюр аккуратно выкладывала на спинку стула.
Но поскольку мадемуазель Фольен у нас шила, значит, была пятница, и я в недоумении, почти даже в страхе уставился на черную ткань.
Мадемуазель Фольен села с нами ужинать. Это случалось нередко. Вообще-то ей полагалось уходить в семь, но она задерживалась, всегда требовалось что-то закончить.
- Не обращайте на меня внимания... - отнекивалась она. - Садитесь за стол... Мне работы на пять минут...
Но все отлично знали, что ее пять минут растягивались до девяти часов вечера, и если бы допустить, то она просидела бы и до поздней ночи.
Она казнилась, что матушка кормит ее лишний раз. Боялась, как бы ее не сочли нахлебницей, и всегда садилась на кончик стула, положив цыплячьи ручки с остренькими пальчиками на самый край стола.
Отец в этот час обычно был возбужден, сидел раскрасневшийся, с блестящими глазами, но не потому, что выпил, - не думаю, чтобы он пил, а просто после целого дня, проведенного на воздухе, на ветру, под дождем. В духоте нашей крохотной кухоньки его сразу разбирало.
Руку на отсечение даю, что в тот день на ужин были свиные отбивные с брюссельской капустой.
- Мне половиночку,- жеманничала мадемуазель Фольен с "изысканной" миной, для чего складывала губы сердечком; точно с такой же миной матушка обслуживала лучших клиенток.
- Но зачем же, мадемуазель Фольен! Тут на всех хватит...
Тогда, по обыкновению, она все же разрезала отбивную пополам. И, дождавшись минуты, когда на нас никто не смотрит, украдкой перекладывала половину мне на тарелку.
- Тсс!.. В твои годы надо набираться сил...
Я знал, что немного погодя она поступит точно так же с рисовыми котлетами. Прямо какой-то пунктик. Отца это коробило, но вмешиваться он боялся. Это было тем более нелепо, что у нас действительно не считались с едой; не считались еще и потому, что большинство рыночных торговок были нашими покупательницами и уступали нам все по дешевке.
Урбен уже ушел со своим котелком и, верно, пристроился ужинать где-нибудь в уголке конюшни.
- Когда ты соберешься в Сен-Никола? - вдруг спросила тетя.
- В понедельник,- ответил отец: он, казалось, чем-то озабочен.
- Мне хотелось бы, чтобы ты разузнал... Насчет мосье Ливе... Я, правда, подозревала, что он такой же каналья, как и остальные... Все поверенные - канальи, а нотариусы в особенности!..
Никогда я не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово "каналья" так, как тетя Валери. Ее большой усатый рот дробил его и выплевывал, будто случайно попавшийся гнилой орех. Она грузно сидела на стуле, огромная, шарообразная, рыхлая и в то же время чугунно-тяжелая, загораживая всем тепло от плиты, и переводила свои вечно слезящиеся глаза с одного на другого.
- Я уверена, что он тайком от меня побывал в Сен-Никола, виделся с Элизой и ее Трике... Конечно, он не признается, но я убеждена, что он с ними виделся... Что они ему наобещали, мне неизвестно, а впрочем, догадаться не трудно... Так или иначе, он на их стороне... Ты наведешь справки... Его не могли не заметить...
Мадемуазель Фольен совсем съежилась в комочек и не смела жевать, даже дыхнуть боялась. В тот вечер все домашние казались какими-то измученными.
- А когда ты поедешь в Кан...
- В среду или в четверг,- перебил ее отец.
- Захватишь меня с собой... Мне дали адрес адвоката. Мы вместе пойдем к нему... Я расскажу ему все как есть. Что я ни в коем случае не желаю, чтобы дом достался этим людям - ни дом, ни деньги,- и что я хочу завещать все вам...
Наступило молчание, про которое говорят: "Тихий ангел пролетел..."
Матушка и отец избегали смотреть друг на друга, потом все же обменялись взглядом, украдкой, словно в этом было что-то дурное.
- Еще немного капустки, тетя...
- Спасибо! Она мне не по желудку.
По-моему, я стал еще краснее, чем отец. Как это я раньше не подумал! Я ни о чем не думал! Беспрекословно принял как должное непонятное вторжение в наше и без того тесное жилье тети Валери, которая к нам раньше носа не казала, и слова отца: "Не повторяй то, что слышал..."
Но что такого я мог слышать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30