в какой-то момент, когда старик думал, что за ним не наблюдают, он приподнял веки, и оттуда блеснул холодно-серый взгляд — жесткий и одновременно торжествующий.
Он ликовал! Безобразно-грязный, расцвеченный полосами света, худой и больной, с кучей лекарств рядом с шезлонгом, этот человек, с тех пор как прилег и притворялся спящим, все силы вкладывал в то, чтобы придумать, как бы помешать Мишелю встретиться с другом.
Все было именно так — неумолимая и мерзкая правда, Мишель ничего не придумывал.
Действительно, Фершо жил теперь только тем, чтобы мешать своему компаньону получать удовольствие от жизни. Так, он мог часами придумывать, как бы воспрепятствовать Мишелю выйти из дому.
На какое-то мгновение взгляды их встретились. У Мишеля взгляд был тяжелый, полный злобы и презрения.
Веки старика захлопнулись, как створки раковины, но он не пошевелился, сдержался, всецело занятый обдумыванием своей грязной и мелкой махинации.
Фершо был уродлив. Никогда прежде он не выглядел таким уродом. В тот период, когда с ними была Лина, он отрастил бороду и казался даже красивым.
Теперь же он не следил за собой — во всяком случае, меньше, чем когда жил в дюнах, целый день валялся в сомнительной чистоты пижаме, на которой всегда не хватало пуговицы, и, если бы Мишеля спросили, что, по его мнению, самое уродливое в мире, он бы сразу ответил — вид бледной, покрытой белой шерстью груди старика.
Фершо был теперь неестественно худ, челюсть его выступала еще больше, а нога, когда он стоял в полотняных брюках, казалась не толще деревяшки, которой он стал пользоваться снова.
Они могли бы прекрасно поселиться на другой стороне канала, в Панаме, где жизнь была почти такой же, как в любой европейской столице, и где в дипломатическом квартале легко можно было снять удобную виллу.
Даже в Колоне имелось несколько современных зданий.
Фершо же выбрал пограничную точку между кварталом белых и негритянским районом. Когда солнце склонится еще больше на запад и будут подняты жалюзи, перед глазами на другой стороне бульвара предстанут деревянные домики, кишащие цветным населением.
Делал ли он это нарочно? Ведь они могли нанять белую прислугу, которая бы вела их хозяйство и готовила еду. У них же в услужении находился негр Эли, который не ночевал в доме, и которого никогда не было под рукой, когда он был нужен.
Фершо вообще перестал есть. Он вбил себе в голову, что у него рак желудка, и теперь питался одним молоком, бутылки от которого валялись по всей квартире.
Эта мания хоть давала Мишелю возможное по два раза в день выходить поесть в ближайший ресторан.
Мишель решил проделать опыт. Он перестал печатать, сложил листки в папку, встал и с видом человека, знающего, чего он хочет, направился в свою комнату.
И тотчас Фершо выглянул из своего шезлонга:
— Вы куда?
Значит, он следил за ним!
— Никуда. Жду, когда вы начнете диктовать продолжение.
— Который час?
— Сами знаете. Полчетвертого.
— Я, кажется, уснул.
— Нет.
Им не раз случалось смотреть друг на друга с ненавистью, разговаривать с видом людей, готовых укусить друг друга, подошедших к самому краю разрыва. Затем Мишель по привычке принимался за работу, а Фершо робко окружал его знаками внимания и даже нежности, не пытаясь скрыть своего унижения.
— Я думаю, самое время поработать, Мишель.
— Почему?
Он знал, что ответит старик. Это был еще один его трюк: вызвать сочувствие.
— Потому, что я долго не протяну. Сердце стало барахлить. Временами оно колотится с такой силой, то среди ночи я вскакиваю в постели, словно от звона будильника.
С карандашом в руке Мишель равнодушно смотрел на него. Нет, ему не было жаль старика. Он испытывал только отвращение. В течение многих лет Фершо жил один в джунглях, не боясь смерти. А теперь был одержим манией и страхами, присущими дряхлому шарику. Был ли он искренен? Не стремился ли вызвать у Мишеля жалость, чтобы удержать его рядом с собой?
— Вы будете диктовать?
— На чем мы остановились?
— На лиане.
— Что вы сказали?
— Говорю вам, на лиане. Вы причалили к ней н? лодке и стали размышлять о…
— Я хотел бы, Мишель, чтобы вы разговаривали со мной другим тоном.
— Говорю как умею.
— Вы не находите, что иногда ведете себя гадко? Вы злоупотребляете моей добротой.
— Ваша доброта заключается лишь в том, чтобы приковать меня цепями к углу веранды.
— Почему вы так говорите?
— Потому, что это правда, и вы сами это знаете.
Истинная причина этой сцены была понятна им обоим. Она гроша ломаного не стоила. Мишель жаждал сбегать к «Санта-Кларе» повидаться с приятелем, Биллом Лигетом. Но и это был лишь предлог. Точно так же его тянули к себе любые суда, причаливавшие к Кристобалю. Не будь кораблей, его потянуло бы что-то другое — просто жизнь, которая текла на любой улице любого города мира.
Ему надо было немного потерпеть, не закусывать удила. Фершо, вероятно, быстро устанет от диктовки, и тогда Мишель сможет уйти задолго до того, как отчалит «Санта-Клара».
Все это он отлично знал, но справиться с собой не мог.
Старик тоже чувствовал свою не правоту. Ему было стыдно, и тем не менее в течение двух часов он с трудом надиктовал несколько с границ, которые наверняка разорвет на другой день.
Он остановился только тогда, когда действительно устал. И, тщетно пытаясь удержать Мишеля, стал разыгрывать комедию — схватился за грудь, принял пилюлю, прошептав:
— Я плохо выгляжу сегодня?
— Как обычно.
— Пощупайте мой пульс, Мишель.
— Что вы еще придумали? Ваше сердце бьется, как мое, только тише. Это нормально.
— Я уверен, что сегодня вечером будет припадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82