»
Затем огляделся вокруг себя как человек, рассеявший утренние тучи и решивший начать свой день
5
Прошло с четверть часа, как Арсен вернулся из Кана с почтой, и теперь было слышно, как он, посвистывая, носит из подвала дрова на второй этаж. Неужели прошло только четверть часа? Больше или меньше? Мишель не мог подсчитать, и это неумение ориентироваться во времени часто вызывало в нем раздражение.
Продавая в Париже часы, он сказал Лине:
— Часы висят на каждом перекрестке Больших бульваров, на всех площадях, в витринах часовщиков.
В доме Фершо часов не было нигде, за исключением комнаты старой Жуэтты наверху и кухни. Фершо, конечно, носил в жилетном кармане огромные никелированные часы, прежде называвшиеся железнодорожными, но он вряд ли заводил их когда-нибудь, потому что никогда не вынимал из жилета. Он не интересовался временем, о котором можно было всегда составить приблизительное представление по проходившему дважды в день, гуда и обратно, поезду узкоколейки да по шагам расхаживающей взад и вперед Жуэтты. Если же ему важно было знать время более точно для телефонного звонка, он шел на кухню, чтобы взглянуть на будильник.
Раз Арсен вернулся с почтой, значит, было приблизительно девять утра. Со стола было убрано, огонь успел обогреть помещение. Мишель сидел напротив окна, за которым, к его большому удовольствию, молочный туман становился все более плотным, скрывая море.
Редко присаживавшийся, Фершо стоял спиной к камину и, распечатывая корреспонденцию, бросал конверты в огонь. В иные дни письма были только из Парижа — от юристов, дельцов, банкиров, но несколько раз в неделю, либо через компанию Объединенных перевозок, либо самолетом из Браззавиля или бельгийским рейсом из Кокийавиля, прибывала огромная куча писем из Убанги, и Фершо жадно набрасывался на них.
Накануне они вместе начали сортировать письма, и эта работа еще не была закончена. В течение полугода, что Фершо находился во Франции, он в лучшем случае рассовывал их куда-нибудь. За это время два-три раза, в связи с появлением секретарей, у него возникало желание произвести сортировку, о чем можно было судить по красным или зеленым папкам с надписями: «Арондель», «Убангийский банк», «Дело Леде», «Морель», «Мэтр Обен» и т, д.
Случалось, что, разбирая пачку документов, перевязанную тесьмой или шпагатом, Фершо хлопал себя по лбу:
— В одном из ящиков в моей комнате есть еще такие же документы… Схожу-ка за ними.
Он шел туда сам, и можно было слышать стук его деревяшки на лестнице, а затем над головой. Он не делал никаких различий между одной работой и другой и так же охотно колол дрова, как диктовал письма.
Ему не приходило в голову позвать Жуэтту и спросить который час, он сам шел на кухню, когда хотел выпить воды, а если надо было передвинуть мебель, помогал Арсену.
Вначале это коробило Мишеля. Но он уже стал понимать, что Дьедонне Фершо был куда более сложным человеком, чем казалось ему и окружающим.
Теперь Мишелю нравились серенькие дни, шум ветра, потрескивание пламени в камине. Нравилось раскладывать по порядку документы, которые от него никто не пытался скрывать, — хоть те же редкие письма Эмиля Фершо.
— По мере необходимости я буду вам объяснять, — сказал Фершо.
Было ли это выражением полного к нему доверия, или он просто считал молодого человека столь мало значащим существом, что ему можно было обо всем рассказывать? Этот вопрос мучил Мишеля — ведь могло быть и то и другое.
— Снова об Аронделе, — сердито бросил г-н Фершо, закончив читать письмо из Конго. — Ублюдок с почты в Маколи пишет, что, как раз когда туземцы принесли сдавать кокосовый орех, появились жандармы. Они присутствовали при взвешивании товара и конфисковали весы и гири.
— Гири были стандартные? — спросил Мишель, — Конечно нет. И цены назначаются соответственно. Туземцы, наверное, очень удивились. Ведь когда обман допускается обеими сторонами, никакого обмана нет.
Одновременно повернув головы к окну, они прислушались. Из тумана вынырнула огромная желтая машина и остановилась перед домом. Высокий и сильный шофер в безупречной ливрее вылез из нее и открыл дверцу.
Мужчина, который вышел из машины, ничуть не напоминал г-на Дьедонне, но Мишель сразу узнал его брата. Как и все, он прошел через кухню, остановившись на минуту, чтобы перемолвиться с Жуэттой. Был слышен его голос — голос человека, привыкшего демонстрировать свой веселый нрав.
Дьедонне не пошевелился, чтобы встретить его. Не зная, что ему делать, Мишель смотрел на дверь. Она отворилась, и тотчас послышалось:
— Можно войти?
Эмиль Фершо, который был моложе брата на три года, оказался выше ростом, более широким в плечах, более плотным. Он отличался полнотой, которую именуют дородностью. Протянув руку в перчатке из свиной кожи, он спросил:
— Как поживаешь?
Все это производило неожиданный эффект в атмосфере дома, к которой Мишель уже стал привыкать. Манеры этого человека коробили точно так же, как его добродушный тон, хорошее настроение и светская непринужденность.
Эмиль Фершо был в охотничьем костюме. Он приехал прямо из Солони, пояснил он. У него там замок, и, судя по всему, это был образцовый владелец замка. На нем были очень светлые брюки-гольф, белые гетры, коричневый пиджак из плотного мягкого твида, а на голове — зеленая шляпа с перышком сбоку.
— Сначала я думал тебе позвонить и предупредить о приезде, но так как был уверен, что застану тебя либо здесь, либо в Кане…
Он был свежевыбрит. Кожа на лице розовая, с легкими красными прожилками. За ухом осталось немного пудры. В комнате запахло папоротниковыми духами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82