И разве не удивительно, что через несколько недель после этой покупки стало известно о прокладке новой автострады именно в тех местах?За эту нескончаемую ночь в голову Хиггинсу пришло столько вопросов, что он уже не надеялся найти ответ на каждый из них.Конечно, в комитете есть и другие люди — адвокат Олсен, например, доктор Роджерс, Луис Томази. Они держатся особняком, и к ним Хиггинс, вероятно, несправедлив. Он постепенно успокаивался. День начинался как всегда, входил в привычную колею. Мейн-стрит оживилась.Хиггинс припарковал автомобиль позади магазина, чтобы оставить на стоянке больше места в распоряжении покупателей. Выйдя из машины, он заметил Флоренс.Девушка, нажимая на педали, направлялась к банку. Она смотрела вперед и не видела отца. Первый раз в жизни он изумился: его дочка, его ребенок едет мимо, а он понятия не имеет, что у нее на уме. Что она думает, например, об отце?Последней открылась аптека. Карни вошел с черного хода и теперь отодвигал засов на главной двери: Хиггинс внезапно, не раздумывая, перешел через дорогу: ему надо поговорить с Биллом. В аптеке было еще безлюдно, и лекарствами пахло сильнее, чем в середине дня.Карни явно был в замешательстве. Хиггинс заметил, что накануне его приятель сильно перебрал: веки набрякли, глаза красные, в зубах незажженная сигара, которую он жует с гримасой отвращения.— Привет, Уолтер, — бросил Карни, с озабоченным видом подходя к кассе.— Привет, Билл!Карни отвернулся и, раскладывая куски розового мыла на полке, как бы невзначай спросил:— Переживаешь?Можно подумать, что речь идет о пустячной, заурядной неприятности!— Прости, что я вчера так прямо и выложил тебе эту новость. Мы здорово выпили. Под конец я совершенно окосел. Никто не желал идти на заседание. Вечная история: как доберутся до кресел в баре, так их уже оттуда не вытащишь.Карни болтал что попало, лишь бы не дать Хиггинсу открыть рот.— В сущности, клуб для наших просто место, где можно спокойно выпить не на глазах у подчиненных.— Кто голосовал против меня?— Не знаю. Голосование тайное. Может, это я сам виноват. Я же видел, что вечер пошел к черту; наверно, лучше было отложить голосование. Я им говорю: предстоит решить насчет одной кандидатуры. Олсен спрашивает с досадой: «Ну, кто там еще?» — а сам уже раскраснелся, и вставать с кресла ему явно не хочется. Я отвечаю: «Уолтер Хиггинс». И тут кто-то возражает: «Еще не хватало!»— Кто это был? — перебил Хиггинс.— Не помню. А и помнил бы — не имею права сказать: ведь это уже, считай, заседание началось. Я все-таки перетащил всех в комнату для собраний, но они прихватили с собой стаканы. Пойми, я ведь тебе рассказываю все, что можно. Ох и разозлился я, когда увидел черный шар! Ты слышал, они даже не дали мне договорить с тобой по телефону! Буквально вырвали трубку из рук.Теперь Карни застегивал длинный аптекарский халат, белизна которого еще больше подчеркивала помятый вид его владельца.— Попробую уладить дело на следующем заседании.— Не надо.Карни наконец решился взглянуть Хиггинсу в лицо.Во внешности приятеля он увидел такие перемены, что заметно удивился и даже слегка испугался.— Да ты, никак, трагедию из этого делаешь? Мало ли кому до тебя черные шары клали! И не один, а, бывало, по три — по четыре на один-единственный белый, да и тот крестный по клубу положил.— А у кого так было?Хиггинс сознавал, что побледнел и весь подобрался, но удержаться уже не мог. Голос его прозвучал необычно резко.— Эго также не подлежит разглашению. Но между нами говоря, парикмахер Мозелли пять раз выставлял свою кандидатуру. Мы в конце концов его приняли просто потому, что устали им заниматься, да и пожалели: у него тогда болела жена, а ей так хотелось, чтобы ее принимали в лучших домах!— Кто об этом знает?— Что ты имеешь в виду?— То, что меня не приняли.— Члены комитета, разумеется.— Еще кто?— Да никто.— Бармен там был?— Да, Джастин ходил взад-вперед, как обычно. Но он не из болтливых. Попробуй он пересказывать все, что слышит, кое-кому и на улицу-то нельзя будет показаться.— Про Мозелли ты мне сам сейчас натрепал.— Ты, никак, меня обвиняешь?— Выходит, и другие могут протрепаться?— Слушай, старина, мне пора приниматься за рецепты. Ты на меня набросился, а я ведь из кожи лез, лишь бы тебе удружить. Если в клубе кто-то не любит тебя или вообще торгашей — я-то здесь при чем? Мозелли не хотели принимать просто потому, что он парикмахер.А о тебе я заведу разговор через месяц. Это не по правилам, но прецеденты были.— Я тебе сказал, не хочу.— Дело твое. Жаль, конечно. Я прямо убит. Передай жене — мне очень неловко, что все так вышло.— Она не знает.— Вот как? — изумленно уставился на него Карни. — Выходит, ты не сказал ей, что баллотируешься?— Нет.— И ребятам?— Никому.— Ну что тебя, в конце концов, так тянет в клуб? Не пьешь, в гольф играешь от силы в полгода раз, лодки у тебя нет…Хиггинс замер, как вчера, во время телефонного разговора. Он стоял, окаменев и не сводя с приятеля глаз.В его представлении то, что сказал Карни, было хуже пощечины. Он стерпел, но смерил аптекаря таким жестким взглядом, какого тот за ним не знал, и Карни пожалел о своей бестактности.— Я понимаю, ты хотел в клуб, потому что там все, но…Хиггинс уже не слушал. Не прибавив ни слова, не поблагодарив, не попрощавшись, он круто повернулся, вышел, пересек Мейн-стрит и направился к магазину. Там уже собрались служащие, которым полагалось приходить со служебного входа.Теперь — спокойствие, выдержка, самообладание. На него смотрят десять человек подчиненных.И все же странно: Хиггинсу доверяют куда более значительные люди, чем все члены «Загородного клуба», вместе взятые, и доверяют не наобум, а после долголетней проверки делом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38