Хиггинсу было неприятно выслушивать такие подробности, и он знал, что она рассказывает это нарочно, чтобы его смутить.Прошлый раз психиатр, с которым он советовался, сказал:— Приходится работать как одержимым: у нас ведь настоящий конвейер. Будь нам полегче, я был бы не прочь сам заняться вашей матерью и поосновательней изучить ее: это незаурядный случай, я ничего подобного не встречал.Не понять даже, чувствует ли она себя несчастной: похоже, старуха наслаждается своими странностями и с особенным удовольствием измывается над сыном, словно сводя с ним старые счеты.— Ты в него пошел, в отца, — обмолвилась она как-то в разговоре с Хиггинсом. — Такой же большеголовый, только сложен он был получше, да и вообще покрепче.В один прекрасный день отец, как обычно, вернулся в Олдбридж и объявил:— Я сматываюсь. Патрицию беру с собой, а тебе оставляю мальчишку.Кажется, мать настаивала, чтобы с ней осталась дочка, но отец не уступил.— Мальчишка все равно слишком мал, — возразил он.Всю ночь из квартиры неслась брань, соседи стучали в стену, требовали тишины. В шесть, первым же поездом, Хиггинс-старший уехал вместе с девочкой.Hope известна эта история: она ведь сама из Олдбриджа и знакома с Луизой. Но некоторые подробности, вроде жизни в Гамбурге, муж от нее скрыл.Пока сын не вырос, мать работала то там, то тут, нанималась в бары или окрестные гостиницы, а его оставляла на попечение соседки и, подобно отцу, не показывалась месяцами.В восемь лет он впервые пришел за матерью в полицейский участок, потом это стало обычным делом. Полицейские обращались с ним ласково, жалели его, считали стоящим парнем.К шестнадцати годам он свыкся с тем, что почти всегда живет один, сам хозяйничает в их единственной комнате, сам стряпает себе еду.— В господа пролезть решил! — бросала она ему, встречаясь с ним случайно на улице или заставая дома над книгами и тетрадями.Его занятия вызывали у нее тихий смешок, в котором звучала угроза.— Не воображай, что сыну Луизы и этого подонка Хиггинса дадут выбиться в люди!Пила она все больше и больше, ее часто подбирали на улицах и отвозили в больницу. Оттуда она выбиралась с невероятной изворотливостью, пуская в ход то хитрость, то наглость. В магазинах ее уже не соблазняла мелочи — она норовила стянуть самые громоздкие предметы, спрятать которые было просто невозможно. Когда ее хватали за руку, она нимало не смущалась:— А вы докажите, что я не собиралась заплатить!Нору она приняла в штыки, и когда спустя несколько месяцев после их свадьбы она изъявила намерение жить с молодыми вместе, то сделала это, по глубокому убеждению Хиггинса, только затем, чтобы помучить невестку.Одним намерением дело не ограничилось. Как-то утром мать явилась к ним на квартиру со своим тряпьем и картонками, набитыми Бог знает чем.— Мне пришло в голову, моя дорогая, что вы теперь в положении и лишний человек в помощь вам не повредит.И сколько раз, бывало, Хиггинс возвращается с работы, а Нора плачет, забившись в угол на кухне!Они все это терпели.Им удалось перевести дух только на несколько недель, когда за какую-то более серьезную провинность Луиза угодила в тюрьму.В конце концов Хиггинса вызвал окружной прокурор.— Пора вам положить конец этому безобразию, — устало сказал он. — Не может же подобный балаган длиться вечно!— Как вам известно, она не отвечает за свои поступки.Прокурор метнул на Хиггинса свирепый взгляд.— Знаете что? Она такая же сумасшедшая, как мы с вами. Просто старается выместить на других, на вас, например, и на вашей жене, все, что ей пришлось хлебнуть в жизни.— Что вы мне посоветуете?— Делайте что хотите, — это меня не касается. Я требую одного: избавьте нас от нее, не то в следующий раз мы упрячем ее в психиатрическую лечебницу, и все тут.Что такое эти лечебницы — Хиггинс уже знал: однажды без его ведома мать забрали туда, и он с трудом ее вызволил. Когда он очутился в палате, где находилось еще десятка два распатланных, едва прикрытых одеждой женщин, Луиза чуть в ноги ему не бросилась, умоляя не оставлять ее.— Я больше не буду, Уолтер, клянусь, не буду, — причитала она, заливаясь слезами, словно маленькая девочка, — я же все-таки твоя мама. Я носила тебя под сердцем, а теперь я нищая старуха, люди на меня пальцем показывают. Я знаю, я позорю тебя, и денег на меня идет прорва. Ну хоть из жалости вытащи меня отсюда!А то мне даже умереть спокойно не дадут. Мне здесь страшно. Слышишь, Уолтер? Страшно, страшно…Тогда-то Хиггинс и обратился к психиатрам, в том числе к тому, из Нью-Йорка, который сказал, что занялся бы Луизой, будь у него время. Между прочим, это он порекомендовал, если Хиггинс сочтет, что это ему по карману. С тех пор прошло одиннадцать лет — Хиггинсы тогда еще не перебрались из Нью-Джерси. В Уильямсоне никто не знает Луизу: в один из своих тайных побегов она добралась и сюда, но они жили тогда в нижнем городе.Не успели соседи ее заметить, как она уже попала под присмотр сына.В другой раз ему сообщили из нью-йоркской полиции, что задержана некая Луиза Фукс, назвавшаяся его матерью и указавшая его адрес. Ее поймали, когда она в винном магазине совала бутылку виски в сумку, которую за несколько минут до того стянула в универмаге.Нора молча смотрела на мужа. Аппетит у него сразу пропал. Он облокотился на стол и обхватил голову руками.— Ты плачешь? — спросила она наконец.— Нет.В доказательство он поднял к ней лицо — глаза были сухие.— Она не знает нашего нового адреса, — сказала жена, желая его успокоить.Он пожал плечами. Мать не замедлит объявиться.Может быть, она уже справляется о них в городе — в магазине, в их бывшем квартале?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38