Постепенно мысли его обретали прежнюю ясность, он чувствовал, что лицо утратило напряженность, мышцы расслаблялись, кожа стала эластичной.
Малуэн принялся наводить в сарае порядок. Рассказать об этом — не поверят. И все-таки так было! Он привел в порядок сперва одежду, потом все вокруг. В пылу схватки он не заметил, как разбросались вещи, рассыпалась груда корзин.
Оставались глаза Брауна — их надо было закрыть.
Малуэн проделал это, даже не вздрогнув от прикосновения к векам. Промолвил только:
— Вот и все.
Положив колбасу и коробки сардин в карман, он осмотрелся, удостоверился, что делать больше нечего, и уже собрался было выйти, как вдруг услышал женский голос:
— Привет, Луи!
Он шагнул к порогу и остановился в дверном проеме.
— Привет, Матильда!
— Выйдешь в море?
— Может, выйду, а может нет.
Голос Малуэна звучал как обычно. Из-за солнца он слегка зажмурился. Матильда, старуха, собиравшая крабов для продажи, проходила метрах в двадцати от него.
В руках у нее был крюк, точно такой же, как у него в сарае, она шла, согнувшись пополам под тяжестью корзины за спиной.
— Думаешь, подморозит?
— Похоже, да.
Она прошла, а он все стоял на месте, за спиной у него лежал мертвец, перед ним расстилалось море. Воздух стал так свеж, что лицо покалывало. Дул восточный ветер, и море, небо, скала напоминали внутренности раковины — так ясны и переливчаты были их тона. Вдали на баркасе под голубым парусом рыбаки выбирали сеть и бросали устриц в корзинки.
Малуэн закурил трубку и с минуту смотрел на поднимающийся вверх дымок.
Делать больше было нечего. Отныне ему вообще уже нечего будет делать. И с трубкой в зубах, ощущая боль в плече, он бездумно стоял в дверях минуту, другую, третью.
«Вот выкурю трубку и пойду», — пообещал он себе.
Он предчувствовал: ему еще предстоит многое, но об этом будет время подумать. Торопиться некуда. Это ведь касается его одного.
Прошлой ночью в застекленной будке, когда он еще был таким, как любой другой, разве что тяжелей и медлительней, у него в голове вертелись бессвязные мысли; он думал о сарае и даже представлял себе, как убьет Брауна.
Теперь все это завершилось в воображении картиной того, как он тащит в темноте труп к морю.
При этой мысли он пожимал плечами. Разве у плодов воображения есть что-нибудь общее с действительностью, с той настоящей действительностью, о которой люди даже не подозревают?
Когда он обдумывал возможность убить Брауна, он не хотел его убивать и был уверен, что не убьет, что никогда не сможет этого сделать.
И все же он убил Брауна!
Если бы только он мог сказать, почему, положив еду на лодку, сразу же не ушел? Какой демон толкал его нести всякий вздор, хныкать, угрожать, обещать, считать до трех, как мальчишка, которому хочется позлить сестру?
Никто не может ответить на этот вопрос. Даже он сам. Но он-то знал, что здесь и кроется загадка.
Трубка погасла, а он все еще стоял. Свежий воздух обмывал лицо. Он послюнил и стер крошечное пятно крови на указательном пальце правой руки.
— В путь!
Матушка Матильда по-паучьи ползала на четвереньках по камням, облепленным водорослями.
Малуэн закрыл дверь на ключ и по гальке стал взбираться на крутой склон. Над всеми тремя домами курились дымки, розовеющие в солнечных лучах. Под каждым окном белели обтесанные камни. Из гавани без буксира выходил траулер, бесшумно, словно увлекаемый волнами.
«Когда траулер в гавани, всегда кажется, что он идет быстрее, чем в открытом море», — подумал Малуэн.
Перед входной дверью он очистил подошвы о скребок, потом остановился в коридоре у вешалки.
— Это ты? — спросила жена сверху.
— Да.
— Что-то запоздал ты. Я уж собиралась за тобой Анриетту послать…
Анриетта в старом платье и красных комнатных туфлях, из которых торчали голые лодыжки, была на кухне.
— Покорми-ка меня.
Малуэн не часто говорил так мягко. Он выложил на стол колбасу и сардины и тут только вспомнил, что паштет оставил на плоскодонке.
— Зачем ты это принес?
— Колбасы захотелось. Мать убирается в комнатах?
Он съел семь кружков колбасы, выпил кофе, потом попросил вина и продолжал есть. Он был голоден. Ему казалось, что с каждым глотком пустота в груди заполняется.
— О чем говорил вчера твой дядя Виктор, когда я ушел?
— У дяди Виктора — один разговор.
— Спорю, что он говорил о мехе.
— Он считает, что в нашем положении так не поступают: девушке не покупают лису, его жена дождалась своей только после замужества.
— Бедняга! — сказал Малуэн.
Хорошо, что жена наверху и оставила его наедине с дочерью.
— Покажешь мне лису? И вообще все, что я тебе вчера купил.
Не переставая есть, он пощупал мех, нашел его менее пушистым, чем показалось накануне, и на миг помрачнел.
— Как долго носится такой мех?
— Года три-четыре, если надевать только по воскресеньям. Что с тобой?
— Ничего.
Конечно, ничего. Просто непроизвольная гримаса.
— Принести тебе шлепанцы?
— Нет, мне придется выйти. Эрнест в школе?
— Давно. Ты забыл, что уже девять?
Он потряс голубой бидончик и вылил остатки водки в стакан.
— Ну вот! — сказал он, вытирая губы.
— Что — вот?
— Вот и все! И ничего. В общем, конец. Тебе не понять.
— Что это с тобой сегодня?
— А что со мной?
— Не пойму. Ты какой-то странный. Мне даже боязно.
— С чего бы?
Он стоял спиной к огню, руки за спиной, в своей обычной позе. На столе, рядом с грязными тарелками, как живая, растянулась лиса и лежал голубой плащ, от которого попахивало резиной.
— Ах да! Дядя Виктор сказал еще, что такие плащи носить вредно, они не дают коже дышать.
Тепло разморило Малуэна. Он чувствовал, как его обволакивает лень, и решил встряхнуться, пока не поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33