— Положись на своего отца! — проронил он, когда они поравнялись с кафе «Швейцария».
Сквозь занавески он заметил Камелию, которая, как всегда, одиноко сидела в своем углу за рюмкой мятного ликера.
5
В домике над кручей разразилась неожиданная, смешная и отвратительная сцена. В этот день г-жа Малуэн вымыла жилье так капитально, что кое-где до сих пор виднелись влажные следы.
За минуту до того, как Малуэн с Анриеттой переступили через порог, ни отец, ни мать, ни дочь не предвидели, как развернутся события, но скандал уже висел в воздухе.
Поднимаясь по склону, Анриетта вздохнула:
— Что теперь мать скажет?
«Что теперь скажет мать?» — спрашивал себя и Малуэн, поворачивая ключ в замке. А почему, собственно, она должна что-то сказать? И какой резон Анриетте беспокоиться, что скажет мать?
В кухню он вошел первым, сразу постаравшись занять как можно больше места. Анриетта задержалась в темноте коридора, поэтому г-жа Малуэн спросила:
— Ты с кем пришел?
— С твоей дочерью.
Буря разразилась не сразу. Г-жа Малуэн накрыла на стол и вновь заговорила, уже разлив суп по тарелкам:
— Почему она взяла сегодня выходной?
— Она не брала выходного. Это я велел ей бросить работу.
— Очень умно!
Это было последнее мгновение тишины. Потом стало не слышно ни тиканья будильника, ни урчания плиты.
— Что ты сказала?
— А то, что вечно у тебя так: месяцами молча все терпишь, все проглатываешь, а в самый неподходящий момент делаешь большую глупость.
— Ах, выходит, я сделал глупость? По-твоему, нужно было оставить Анриетту в этой лавке, где прохожие видят ее голый зад, когда она полы моет?
— Ешь! Посмотрим, как мы теперь выкрутимся в конце месяца.
— Думаешь, я не понимаю?
— Чего не понимаешь?
— Намеков твоих! Дескать, я мало зарабатываю, не могу прокормить семью, не так ли? Я…
Первый удар кулака сотряс стол и стал началом новой вспышки ссоры. Теперь уже трудно было найти связь между репликами. Без всякой видимой причины муж и жена перескакивали с одной темы на другую только потому, что на ум приходили особенно язвительные слова.
— Скажи еще, что я пьяница!
— Я этого не говорила, но повторяю — ты выпил.
Стоит тебе выпить, как ты становишься другим человеком.
— Слышишь, Анриетта? Твой отец пьяница, зато мать — святая.
Анриетта плакала.
Г-жа Малуэн машинально отправляла в рот куски хлеба, но забывала их разжевывать.
— Твоя семейка и без того достаточно попрекала меня тем, что я простой рабочий. Как будто твои родственнички большего стоят! Черт знает кого из себя строить они, конечно, могут. А вот в кастрюлю положить-то им нечего.
— Во всяком случае, мы хоть воспитанней, чем…
Дальше перепалка стала еще более путаной и бессмысленной.
— …двадцать лет я с тобой мучаюсь…
— …не знаю, что меня удерживает…
— …от чего?
— …от…
— Папа!
— Да, да, погляди на своего отца! Хорош!
— Может, я пришелся бы тебе больше по вкусу, если б выложил на стол пятьсот тысяч франков, а?
— Ты мне противен. Убирайся и проспись!
— За пять тысяч франков вся твоя семейка прибежит лизать мне пятки.
— Запрещаю тебе…
— Папа! Мама!
Взлетела рука, но ударила лишь по столу, и несколько секунд спустя с грохотом хлопнула входная дверь.
Малуэн, забыв бидончик с кофе и сандвичи, ринулся в порт.
— Ешь! — бросила дочери г-жа Малуэн. — Завтра он обо всем забудет. А вот места тебе до праздников, уверена, не подыскать.
В отеле «Ньюхейвен» инспектор Молиссон в одиночестве сидел за столом, накрытым на две персоны, и неторопливо обедал. С других столов на него поглядывали с уважительным любопытством.
— Это человек из Скотленд-Ярда, — шепотом сообщил хозяин отеля, вышедший в белом колпаке поздороваться с клиентами перед обедом.
— А господин Браун?
— Похоже, это знаменитый английский грабитель.
Хозяйка за конторкой уже подбила итог: Браун задолжал четыреста двадцать франков, которых ей, пожалуй, не видать.
Туман еще не рассеялся, но теперь это был обычный туман, который висит над Ла-Маншем половину зимы.
Тем не менее сирена по-прежнему выла. От дыхания прохожих в воздух поднимался белый пар.
До половины десятого Малуэн не заметил из своей будки ничего особенного. Он положил новую пенковую трубку на стол и время от времени поглядывал на нее укоризненно, словно она в чем-то провинилась. Поворачиваясь налево, он видел свет в окне своего дома, и на лбу у него появлялись морщины.
Ночные тайны начались с траулера «Франсетта», который заканчивал погрузку угля, чтобы через час, с началом прилива, выйти в море. Прожектор, подвешенный к грузовой стреле, освещал палубу. Корзины с углем, раскачиваясь на талях, одна за другой опрокидывались в трюм.
Внезапно на освещенную часть палубы вынырнули из тьмы трое в штатском. Один из них что-то сказал, но что именно — Малуэн не расслышал, и тотчас же кто-то из матросов побежал искать капитана в соседнюю пивнушку.
Разговор происходил в лучах прожектора. Стрелочник узнал в одном из пришедших сотрудника полиции.
Он видел, как все трое расхаживали по палубе, потом зашли в рубку, затем в радиорубку, а по набережной в это время вышагивал жандарм в форме, и также шаги доносились с другой стороны гавани.
Полицейские осмотрели остальные суда — «Фанфарон» и «Пошел-пошел», которые готовились выйти на лов в ту же ночь. Когда с досмотром было покончено, три фигуры не удалились, а стали прогуливаться по набережной, наклоняясь над баркасами, заглядывая в окна кафе.
За тридцать лет Малуэну доводилось раз сто быть свидетелем подобной картины, и чаще всего это начиналось с телеграммы из Парижа: «Взять под наблюдение вокзалы, порт, все пограничные пропускные пункты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33