«Мсье!
После несчастного случая я решила в ближайшие дни поехать в Италию, на поездку мне понадобятся деньги, и я вспомнила о предложении г-на Робена. Можете продать ему дом за сто пятьдесят тысяч франков, только пусть заплатит сполна наличными. Попрошу Вас сразу же переслать чек в Поркероль, где я сейчас живу. Это письмо я диктую, потому что до полного выздоровления еще далеко, но я понемногу уже начинаю пользоваться правой рукой. В ожидании сообщения от Вас прошу верить…»
И он подписал: «Констанс Ропике».
Все выглядело очень просто, но Луи и понятия не имел, как Констанс писала своему поверенному и как принято договариваться о продаже дома. Он перечитал письмо несколько раз, поколебался и, подержав его на весу, опустил в почтовый ящик. Он указал на конверте адрес своей гостиницы и предупредил хозяйку:
— Я ожидаю свою двоюродную сестру, Констансу Ропике, она приедет через несколько дней. Если придут письма на ее имя, можете передать их мне.
Больше делать было нечего. Оставалось ждать, не отказывая себе в маленьких удовольствиях. Малыш Луи был в силах сразиться с любым игроком в домино или в белот, у него водились деньги, чтобы угостить партнера дорогим вином, он мог не спеша прогуливаться по площади, чтобы жители Поркероля любовались его элегантностью.
Он знал, что ему завидуют, что местные парни стараются перенимать его походку и подражают его манере играть в шары. Курортники часто смотрели ему вслед, особенно женщины возраста Констанс.
Он танцевал и считался лучшим исполнителем вальса.
Чего же больше? Он даже ухищрялся потакать своим давним юношеским желаниям, иной раз просто смешным и глупым. Например курить сигареты только с золотым ободком.
Иногда самые жаркие часы он проводил полулежа на обитом клеенкой диванчике возле оцинкованной стойки, а когда оставался наедине со служанкой, лениво болтал с ней, томно закатывая глаза.
Она так восхищалась его галстуками, что он подарил ей три штуки, потом пообещал такой же, как у него, пояс из кожи ящерицы, который купил в Канне.
— У тебя ведь, поди, никого нет?
И она с довольной улыбкой позволяла за собой ухаживать.
Но вопреки всему в сердце Малыша Луи нет-нет да и появлялось неприятное ощущение униженности, в котором он не признался бы даже самому себе.
Он лукавил. Фасонил, форсил. Выставлял себя напоказ, ошарашивая рыбаков и местных мальчишек, и все же не мог забыть, что сдрейфил. И не потому, что должен был пойти в полицию и донести на Жэна. Откровенно говоря, об этом он ни на секунду всерьез не помышлял.
По многим причинам и потому еще, что так не поступают. Это не по правилам, да и без толку: такие, как Жэн, с которым заодно не только сутенеры Марселя, но даже полицейские и кое-кто из начальства, не замедлят отомстить за себя.
Нет! Вот что он должен был сделать и сделал бы, если бы оказался настоящим мужчиной: отправился бы в Марсель к Жэну, с независимым видом зашел бы в бар «Экспресс» и, глядя на Жэна в упор, спокойно, но грозно сказал: «А ну выкладывай, что и как». Одну руку он, ясное дело, держал бы в правом кармане пиджака, и от дула пистолета топорщилась бы материя.
Жэн, конечно, станет отшучиваться.
А те, за столиками, сразу унюхают, что здесь сводятся счеты между своими.
Одну за Луизу… Одну за старуху… Одну за…
Шесть патронов. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Вся обойма выпущена через карман. Потом одним прыжком за дверь и мчаться во весь дух по улочкам и проулкам.
Но его не хватило на это. Все свелось к тому, что он пижонил перед здешними сопляками и обхаживал служанку, которая ухитрялась всегда с любезной улыбкой держать его на взводе, не подпуская к себе.
«…Получив Ваше письмо, я известил г-на Робена, что Вы готовы рассмотреть его предложение, и попросил зайти ко мне в контору. Жду от него ответа…»
Луи беспрепятственно вручили письмо, адресованное Констанс Ропике, и при виде ее имени на конверте у него защемило сердце. В тени кофейни, откуда видны были площадь и желтая церковь, на него пахнуло Ниццей, душным воздухом квартиры, сонную жизнь которой нарушал доносившийся через оклеенную цветастыми обоями стену голос Нюты, в то время как в доме напротив старик с каменным лицом сосал всегда пустую трубку.
Луи стискивал зубы, испытывая жгучую ненависть к Жэну, еще более мучительную от сознания, что никогда не сможет ее утолить, никогда не осмелится — ведь они сильнее, и он их боится.
Каждое утро в десять, когда прибывал пароход, Малыш Луи завтракал на террасе кафе. Прервав завтрак, он небрежной походкой пересекал площадь и пристраивался к приезжим в очереди у газетного киоска.
Он неизменно покупал «Эклерер»: там печатались новости из Ниццы, но до сих пор не было ничего, что имело бы отношение к нему.
И вдруг… Надо же было случиться, чтобы якорь парохода случайно подцепил один из свертков!
Ну и что с того? Он знал наверняка, что труп никогда не удастся опознать, это просто невозможно. Лучше и не вспоминать об этом. Констанс мертва, значит, нужно выкинуть все из головы. Хотя… Когда он искал в комнате какой-нибудь тяжелый предмет и ему подвернулся утюг…
Мог ли он поступить иначе? Разве он не должен был пойти на все, раз уж попал в такой переплет? Неужто стоило дать себя по-дурацки арестовать за преступление, которого он не совершал, да еще мучиться от мысли, что тебя все равно засудят?
Нет, лучше об этом не думать. Такие воспоминания не шутка, это тебе не больной зуб, задевать который нарочно может только человек извращенный. А когда натворишь такого, так и сам диву даешься, как ты на это пошел.
Ему почти всегда удавалось отгонять от себя омерзительные картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45