— Я буду у вас в одиннадцать…
Это был наш час, час туалета, самый мой любимый, я смаковал его с чувством полного обладания, законченной интимности.
Небо назавтра было ясное, цвета лаванды, и лишь над горами стояли золотистые облачка, которые словно застыли над ними навечно, как на картине. Только к вечеру эти облачка исчезают или вытягиваются в длинную, почти красную полосу.
Я весело вел машину.
— Вернешься вечером?
— Возможно…
Интересует ли Изабель, почему я все реже остаюсь в Нью-Йорке на ночь?
Вообразила ли она, что между мной и Моной близится разрыв? Или же думает, что я одумался и не хочу окончательно скомпрометировать себя?
Я ненавижу Изабель.
Долго я не мог найти, куда поставить машину. Вот наконец я и в доме на 56-й улице. Бросился к лифту. Позвонил. Дверь тотчас же открылась, и я увидел перед собой Мону в легком костюме изумрудно-зеленого цвета и в маленькой белой шляпке, одетой набок.
Я остолбенел. Она так удивилась, как если бы не ждала, что это может произвести на меня подобное впечатление.
— Бедный мой Доналд.
Я не хочу быть бедным Доналдом. Даже и для нее. Я не мог прижать ее к себе так, как делал это, когда она встречала меня в пеньюаре.
— Огорчены?
Мы все же расцеловались. Она и вправду сильно загорела, и поэтому лицо ее показалось мне изменившимся.
— Мне захотелось сегодня утром прогуляться с тобой в Центральном парке. Ты против?..
Лицо у меня прояснилось. Предложение было милым.
Погода к тому располагала. Мы еще не отпраздновали вместе наступление весны.
— Хотите выпить чего-нибудь перед уходом?
— Нет.
Она повернулась в сторону кухни.
— Я не вернусь к завтраку, Жанет…
— Хорошо, мадам.
— Если мне позвонят, скажите, что я вернусь к двум или трем часам…
Не впервые было нам прогуливаться вместе, но весенний воздух легче зимнего, свет солнца веселил глаза, а небо, просвечивавшее между небоскребами, поражало ослепительной чистотой.
Перед отелем «Плацца» стояло несколько извозчиков, поджидавших туристов или влюбленных. У меня мелькнула мысль нанять одного из них. Но Мона ни на что не обращала внимания. Она шла со мной об руку, слегка опираясь на меня.
— Как поживают Милдред и Цецилия?
— Очень хорошо. Они провели каникулы с нами.
Мы совершили несколько экскурсий и даже ездили на Кэйп Код.
Мы медленно приближались к бассейну, где зимой бывает каток и где мы с Рэем, будучи студентами, катались иногда на коньках, когда задерживались в Нью-Йорке.
Я почувствовал на своей руке более сильный нажим руки, затянутой в белую перчатку.
— Мне надо поговорить с вами, Доналд…
Странно! Я ощутил мурашки не на спине, а в голове и спросил совершенно изменившимся голосом:
— Да?
— Мы старые приятели, не так ли?.. Вы — лучший из всех приятелей, которые когда-либо были у меня…
Матери наблюдали за ковыляющими младенцами. Оборванец, которому не на что уж было надеяться, спал на скамейке, и у него был такой несчастный вид, что невольно хотелось отвернуться.
Мы медленно продвигались. Нагнув голову, я уставился на гравий у себя под ногами.
— Вы знакомы с Джоном Фальком?
Я где-то читал о нем. Имя было мне знакомо, но я не мог вспомнить, кто это такой. Да я особенно и не старался. Я ждал приговора. Все это неизбежно и фатально должно было кончиться приговором.
— Он — продюсер двух лучших программ телевидения…
Мне нечего было сказать. Я прислушивался к шумам парка: птичьим и детским голосам, машинам, проезжавшим по 5-й авеню. Я видел уток, одни из которых приглаживали свои перышки, стоя на лужайке, а другие плавали, оставляя за собой на воде треугольный след.
— Мы знакомы друг с другом очень давно. Ему сорок лет. Три года назад он развелся, и у него маленькая дочь…
Очень быстро, как бы желая поскорее разделаться, она прибавила:
— Мы решили пожениться, Доналд…
Я ничего не сказал. Ничего не смог сказать.
— Вы опечалены?
Я чуть не расхохотался над выбранным ею словом. Опечален? Я был оглушен. Я был… Это — необъяснимо. У меня ничего больше не оставалось, да — ничего…
До сих пор оставалось хоть нечто, хоть нечто оставалось. Оставалась Мона, пусть наша связь и была иллюзорной, пусть даже и вопроса не было о любви между нами.
Перед моими глазами встал будуар, движение губ Моны навстречу тюбику губной помады, пеньюар, который с нее соскальзывает…
— Простите меня…
— В чем?
— Я причиняю вам боль… Я ведь чувствую, что причиняю боль…
— Немного, — выдавил я наконец из себя, тоже употребляя до смешного невыразительное слово.
— Надо было давно поговорить с вами об этом. Уже целый месяц я собираюсь. Никак не могла решиться. Мне даже приходило в голову — не познакомить ли вас с Джоном и не спросить ли совета.
Мы не смотрели друг на друга. Она все рассчитала. Затем и привела меня в парк. Прогуливаясь среди публики, невольно станешь сдерживаться.
— Когда вы рассчитываете?..
— О! Не так скоро. Надо многое уладить. Найти новую квартиру — ведь Моника будет жить с нами.
Значит, девочку зовут Моникой.
— Отец добился в суде решения — воспитывать ребенка будет он. Он ее обожает.
Ну разумеется! Разумеется! А в ожидании событий этот Джон Фальк, так ведь он зовется, спал уже с ней на широкой постели в квартире на 56-й улице?
Весьма возможно. По-приятельски, как говорила Мона. Нет, тут уж не по-приятельски, раз они решили пожениться.
— Я в отчаянии, Доналд… Но мы останемся друзьями, не так ли?
А потом что?
— Я говорила о вас с Джоном…
— Вы ему сказали всю правду?
— Почему бы и нет! Он не принимает меня за девственницу…
Это слово в ее устах, произнесенное в солнечном парке, меня шокировало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40